Изгой - Алиса Бодлер
– Я сделаю лучше! – гаркнул он. – Я берег тебя до последнего, ходячий позор.
Отец подошел к парню вплотную и что есть силы схватил того за грудки. Сосуд, разбившийся о голову Германа, оставил на нем свежие царапины и знакомый запах, пробуждающий его кошмары наяву.
Это была карболовая кислота.
– Я сделаю лучше! – плевался слизью монстр, вдруг выросший на месте Бодрийяра-старшего. – Я заставлю тебя стать чудовищем, которых ты так боишься!
Глава 10
Образ Мистера Неизвестного, к которому я испытывал необъяснимую привязанность с малолетства, открывался мне с совершенно иной стороны.
Увидев преображение Джереми, произошедшее против нашей общей воли и самой сути здравого смысла, я понял, что каша, образовавшаяся в моей голове, теперь раскладывается противными сгустками по грязным тарелкам. Оуэн являл собой опасность в первородном понимании этого термина, и то, что преследовало меня в моих так называемых «особых» состояниях, отлично прирастало к нему так, словно существовало там вечно. Этим вечером я понял, что впервые безоговорочно поверил в его теорию о перерождениях, даже если очень не хотел себе в этом признаваться.
Мои ощущения, в большей степени инстинктивные, давали доступ к истокам чувств, что мог испытывать Реймонд, записывая поток своих детских впечатлений в дневник. И если даже на секунду теперь я мог допустить, что верю мистеру О окончательно и бесповоротно, история открывалась мне совсем под другим углом.
Считая себя последователем образа, принадлежавшего давно почившему Герману Бодрийяру, немолодой, одинокий и крайне заскучавший мужчина того типа, к которому я относил владельца ночного клуба, вполне мог желать не просто оправдать имя безумного преступника, а полностью переписать историю, которую, он, казалось, давно присвоил себе. Мое же фактическое нахождение рядом помогало избавиться от чувства вины перед жертвой, которую он, как мне представлялось, считал бессмысленной.
Искуплять грехи спустя два столетия было очень удобно. Свидетелей, которые могли бы опровергнуть сказанное, давно не существовало, а потому в качестве алиби могла сойти любая трагическая история с тем градусом надрыва, который, без каких-либо сомнений, вызовет жалость даже у самого жесткого кремня.
Но все эти мысли имели бы под собой почву лишь в одном случае – если я действительно признавал факт того, что верю в байки Джереми, ни капли не сомневаясь в его адекватности.
Давно привыкнув решать проблемы поэтапно, я предпочел придерживаться намеченного плана продолжить поиск вещественных доказательств, которые бы прямо указывали на то, что хотя бы частичка ужасающей истории мученика Германа действительно существовала.
* * *
О моем приходе в старинную аптеку свидетельствовал невидимый колокольчик на входной двери.
Я не был способен залезть в голову к Оуэну для того, чтобы утверждать, что все описанное им совпадало с окружающим меня интерьером, но в одном был уверен точно: старый уклад здесь чтили и поддерживали в порядке.
Первым, что мне бросилось в глаза, стал портрет сурового старика в одеяниях, присущих началу девятнадцатого века. Он гордо восседал в кресле с высокой сидушкой и взирал на посетителей с читаемой долей снобизма.
Вторым, что я заметил, стала абсолютная, практически неестественная пустота.
Длинные деревянные прилавки, теперь разумно застекленные для безопасности продаваемых позиций, были расположены в зале небольшими блоками, словно предполагали собой разделение рабочих зон для разных специалистов. Современные лекарства, разложенные в витринах по категориям, были представлены в стройном ряду с аналогами из прошлого. Такой товарной раскладки я не видел никогда – казалось, нынешние владельцы «Новой Фармации» пытались совместить в этой здравнице и музейные, и торговые функции, для того чтобы не потерять лишнюю прибыль.
Любопытных экспонатов двухсотлетней давности было полно и на полках высоких стеллажей, что подпирали могучие стены некогда популярного заведения. Стараясь держаться ближе к центру зала по необъяснимым для самого себя причинам, издалека я заметил аптекарские весы, целую коллекцию видов старинной упаковки лекарств в виде бутыльков, колбочек и баночек, что-то, напоминающее плевательницу, и даже гофрированную тубу, которая сначала показалась мне частью противогаза.
От скромного изучения торгового зала меня отвлек старческий, но все еще довольно бойкий голосок. Та, кому он принадлежал: должно быть, присутствовала за прилавком с самого начала, скрывая свой небольшой рост за деревянным остовом старинного кассового аппарата с выдающейся ручкой.
– Вы смотрите на то, что осталось от ингаляционной камеры Бодрийяра, голубчик. Через эту трубку в стеклянную кабину подавался целебный пар.
Я сделал несколько шагов вперед не из вежливости, а лишь из желания рассмотреть женщину ближе.
– Добрый день. Очень интересно! Простите, что не поздоровался, когда вошел, – своим менеджерским доброжелательным тоном выпалил я. – Честно говоря, я вас не заметил.
Весьма ухоженная старушка выглянула из-за кассы и странно улыбнулась мне. Она медленная подняла тяжелую столешницу, что служила выходом из-за прилавка, и направилась в центр зала. Туда, где я стоял не двигаясь, словно мои ботинки приросли к скрипучему деревянному полу.
Чем ближе бабушка подходила ко мне, тем сильнее я испытывал чувство тревоги, присущее моментам, когда ваша встреча со старым знакомым случается спустя много лет. Мадам, заведующую аптекой, я не мог знать по определению, однако ее черты лица теребили мою память, пытаясь извлечь с подкорки мозга образ, с которым я сталкивался всего раз в жизни.
И кроме как образом того человека назвать точно было нельзя, потому как в реальности его просто не существовало.
Когда женщина подошла ко мне вплотную, я утвердился в своих ощущениях – она была практически зеркальной, но женской версией старика Сэма.
Которым на самом деле являлся не кто иной, как загримированный актер давно сгоревшего театра – Джереми Оуэн.
– Ничего, голубчик, – чересчур ласково продолжила наш диалог пожилая постоялица. – К нам приходят редко. О громких приветствиях нашего доброго имени мы и забыли.
Где-то на уровне желудка заныла знакомая паника. Все было логично, ожидаемо, и я пришел сюда сам – но почему едкие чувства все равно пытались вырваться из меня наружу?
– Миссис Бодрийяр, я полагаю? – так же приторно вежливо, как и старушка, продолжил я. – Читал в интернете, что все это – именное наследие.
– По мужу – Оуэн… – с хитрой улыбкой отвечала мне собеседница. – Но вы абсолютно правы, голубчик, я предпочитаю наше великое имя. В конце концов, я – последняя, кто его носит. Недолго мне осталось, голубчик. Восемьдесят первый год идет.
– И что же… – заранее зная ответ, глуповато поинтересовался я. – У такого… исторического оплота совсем нет наследников?
