Луи Буссенар - Борьба за жизнь
— Видите ли, только и знаешь, что работай да работай… Но уж когда представится случай, как не повеселиться! Сейчас пойду гляну на бедного малыша, а потом закачусь к друзьям праздновать Рождество. Опоздаю, конечно, но меня извинят, ведь причина-то уж больно серьезная. А я, не сомневайтесь, свое наверстаю, буду есть и пить за двоих. А теперь давайте по рюмочке коньяку напоследок!
Собутыльники расстались, пожав друг другу руки и пожелав доброго Рождества.
За это время маленький Поль совсем пришел в себя. Его окружали добрые люди, но, не видя среди них единственного родного человека, ребенок снова стал звать маму.
— Твоя мама заболела, попала в больницу, завтра ты ее увидишь, — ласково говорила мамаша Биду. — А пока съешь эту тарелочку супа!
По жадности, с которой мальчик проглотил вкусную похлебку, было видно, каково приходилось ребенку и отчего его мать решилась на такой поступок.
— Бедный малыш, — сказал хозяин шаланды, — что с ним будет?
— Послушай, — туг же отозвалась жена, — а не оставить ли нам его у себя?
— Да я уж думал, — вздохнул старик, — но мы ведь не богаты…
— Твоя правда, муженек! Худо быть бедняком…
И оба опечалились при мысли, что с сироткой придется расстаться.
Поль поел, к нему вернулись силы. Все старались развеселить мальчика, но тот оставался грустным. Время от времени слезы закипали у него на глазах. «Мама! Мамочка!» — слышалось сквозь рыдания. К Полю подошла Марьетта с кучей игрушек:
— Как тебя зову!
— Поль.
— А сколько тебе лет?
— Восемь.
— А мне семь. Раз у тебя нет ни мамы, ни игрушек, играй моими.
Сиротка улыбнулся. После вкусной горячей пищи ему было тепло и уютно в удобной постели, он слышал ласковые, сердечные слова, и благодарное сердечко раскрылось. Поль уже протянул руки, чтобы обнять новую подружку, но его вновь пронзила мысль о матери, слезы покатились градом, и он опять закричал: «Мама!»
Семья Биду растерянно топталась возле кровати, не зная, что делать. Тогда девочка наклонилась и нежно, словно маленькая женщина, обняла сироту, прижала к себе. Припав друг к другу, дети плакали вместе.
В это время вошел Дени, разгоряченный опрокинутыми в компании с полицейскими «стаканчиками».
— Ну, что нового? — спросил он.
— Ах, месье, — грустно отозвалась мамаша Биду, — малыш все тоскует. Наша Марьетта старается его утешить, но…
— Бедный мальчуган, — добавил муж, — придется его куда-нибудь отдать. Мы бы со всей душой… но не можем оставить. Средства у нас самые скромные, да и дела идут неважно.
— Не беспокойтесь, — неожиданно для себя прервал старика Дени. — Я охотно им займусь.
— Вот это было бы божеское дело! Только посмотрите, какой он хорошенький!
— Как, малыш, не возражаешь? Знаете, — обратился молодой человек к старикам, — я живу один, как медведь в берлоге, ни родных, ни близких. Даже интересно будет его воспитывать. Сначала отдам в школу, потом в обучение ремеслу и сделаю из малыша человека. И вот хорошая мысль — он уже окреп, — заберу-ка его прямо сейчас, отведу к друзьям. Мальчик развеселится и привыкнет ко мне. Что скажете?
— Как хотите, месье…
— Не будем попусту терять время и отправимся, — заторопился неожиданный опекун[12].
— Сейчас одену его, у меня есть кое-какая детская одежонка, — засуетилась хозяйка.
— Завтра куплю ему все необходимое и верну одежду, его и мою, — пообещал художник.
— Ты приведешь Поля с собой, господин? — вытирая слезы, спросила девочка.
— Конечно, душечка.
В одну минуту Поль был тепло одет.
— А теперь, малыш, — обратился Дени к сироте, — поцелуй хорошенько друзей, которых судьба подарила тебе на этот час.
— Скажите лучше, на всю жизнь, месье, — возразил Биду, ласково обнимая мальчика.
ГЛАВА 3
ПРИЕМНЫЙ ОТЕЦ
Мужчина и ребенок спустились с баржи, Биду светили им фонарями. Последнее рукопожатие, и новые знакомые расстались.
От внезапного перехода из тепла в холод, от света к темноте Поль стал дрожать и спотыкаться. Дени взял его на руки и быстро взбежал по каменной лестнице. На площади Карусель он поставил ребенка на ноги, заметив:
— А ты тяжелый, как мешок с камнями, Не в обиду будет сказано. Ну-ка разомнись, пройдись немного.
Дени не мог знать, что малыш проделал долгий путь от Бульваров к Сене и едва держался на ногах. Через сотню шагов ребенок снова начал спотыкаться и чуть ли не падать, хотя художник заботливо его поддерживал.
— Постой, — остановился наконец новоявленный опекун, — да ты совсем без сил. А нам нужно на другой конец улицы Клиши. Придется тебя везти.
Сели в экипаж. Поль начал понемногу привыкать к незнакомому человеку, он казался таким добрым…
Дени хотелось бы разузнать у ребенка о семье, о доме, о матери, но шум колес заглушал слова, и он отложил расспросы на потом.
Мальчик, конечно, не знал, что экипаж повторяет путь, который они с матерью проделали несколько часов назад. Поль больше не страдал от голода и холода, ему было хорошо. Любящее сердце ребенка не могло забыть матери, но ведь взрослые твердо обещали, что он скоро ее увидит. Эта уверенность и покой, какого он давно не испытывал, умеряли боль разлуки.
На площади Оперы стук экипажа стал глуше. Дени считал, что Поль занят разглядыванием витрин, и сердце его сжалось, когда он услышал шепот:
— Я ведь скоро увижу маму, правда, сударь?
— Ну конечно, мой милый, обязательно, — ответил Дени и подумал, что мальчика необходимо чем-то отвлечь, ибо он, по-видимому, был не из тех, кто легко забывает.
Но вот фиакр[13] выехал на Бульварное кольцо, и лошадь пошла шагом.
Поль увидел витрины лавок, сплошь заставленные разноцветными игрушками, и не смог сдержать восхищения. Дени велел кучеру остановиться и повел Поля в один из таких сверкающих магазинчиков.
Мальчик был ослеплен, от восторга он потерял дар речи. Ребенок не мог оторваться от искрящихся всеми цветами радуги богатств, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Ему хотелось всего сразу, но он не мог или не смел в этом признаться.
Дени наслаждался восторгом малыша и, дав ему время освоиться, сказал:
— Выбирай что хочешь, самое лучшее, пусть и у тебя будет Рождество. Я плачу.
Оглушенный Поль не мог поверить, что ему предлагают взять частицу этого великолепия. Добрый смех нового друга подбодрил мальчика. Его взгляд остановился на большой кукле-полишинеле[14], ростом чуть ли не с самого Поля. Она висела у потолка, а ее одежда горела самыми яркими цветами. Поль без слов схватил куклу за ноги и бросил на своего благодетеля взгляд, в котором смешались страстное желание, мольба и робость, взгляд ребенка, выросшего в бедности, лишенного обычных детских радостей и даже не осмеливающегося высказать вслух сокровенное желание.
