Халва - Олег Лаврентьев

Вначале камень идет легко: силы у человека есть, да и склон пологий. Потом гора становится круче, а силы уходят. И наконец последние пятьдесят метров, которые стоят всего подъема. Склон уходит в небо под невообразимым углом. Тропинка, по которой взбирается несчастный, покрыта ямами и буграми. Становятся явными все неровности камня, его несимметричная форма, его выступы и выбоины. Приглядевшись, можно увидеть, что форма камня близка к конусу. Лучше бы это был куб, ибо камень постоянно уходит с прямого пути, пытаясь очертить окружность вокруг узкой своей части. А сил у человека уже нет. А руки покрыты потом, не потом даже, ужасной смесью пыли, пота и горечи. Но все же есть что-то великое в этом упорном стремлении катить, тащить, толкать, напирая то плечом, то локтем…

Перед самым гребнем пришлось поднимать камень почти по вертикали. Человек долго стоял в полусогнутом состоянии, упершись руками в глыбу, тонкий хребет его пунктирным бугром резал кожу спины, а камень висел между небом и землей, поддерживаемый лишь силой человека и ничем иным. Но в конце концов человек одолел, и кусок скалы медленно качнулся, упал на гребень и остался лежать побежденный.

Я вытер слезу, потому что знал, что будет дальше. Камень, согласно воле богов, полетит вниз, а человек снова побредет поднимать его, покорный своей судьбе. И загремел, запрыгал вприскочку по горе камень, и побрел за ним человек. Но что это?.. я стоял в недоумении, еще и еще раз проигрывая в уме увиденное немыслимое. Не сам по себе упал камень, за миг до этого Сизиф толкнул его локтем.

Может ли быть подобное? Тянуть раз за разом в гору камень можно, но самому толкать его вниз?! Ставить на плиту котел, в котором сам же будешь вариться? Я тряхнул головой – немыслимо. Я ошибся, мне привиделось. Но раз за разом вставала в уме картина: человек толкает, камень катится. Я не выдержал и побрел к упавшему тирану. Сизиф уже был там, готовился к восхождению.

– Добрый день, – поздоровался я.

– Привет, – хмуро буркнул он.

– Наверное, он не очень добрый для вас, – поспешил поправиться я.

– Обычный, – буркнул он, и в этом тоже была суровая правда – для него пытка стала будничной.

– Мне показалось, – неуверенно начал я, – что вы там, на горе… задели камешек.

– Камешек, – хмыкнул Сизиф, – потаскай этот камешек.

– Виноват, глыбу.

– Вот именно, глыбу. А насчет задел – показалось тебе, парень.

– Вот и я решил – показалось, – облегченно вздохнул я.

– Конечно, показалось. Не задел, а толкнул я его.

У меня перехватило дыхание.

– Толкнули? Сами!? Зачем?!!

– А я думал, моя печальная история всем известна, – качнул он головой в сторону.

– Конечно, известна, – поспешил заверить я. – Месть богов, наказание, Сизифов труд.

– Мда, – хмыкнул бородач, пожимая худыми, но мускулистыми плечами, – исказили.

– Расскажите! – взмолился я.

– Недосуг, – вздохнул он.

Но камень порядком надоел горемыке, почему бы и не поговорить пару минут?

– Умер я, – начал Сизиф, – призвали меня. Не судили, нет. Показали… будущее. Семье без отца знаешь, как тяжко? Вот и увидел я дочерей своих, снедаемых заботами, нищетой и трудом непосильным. Сижу я, слезами умываюсь, а тут мне на ухо так ласково: хочешь, говорит, снимем часть забот детей твоих, переложим на твои плечи. А что делать нужно? – спрашиваю. – А камень на гору… Потащил, что поделаешь, дети. Затащил, улыбнулась младшей моей удача, нашла себе хорошего мужа, гончара. – А можно, спрашиваю, и старшей помочь? Отчего же нельзя? Можно. Толкай вниз камень и тяни. Затянул я второй раз, и повезло старшей – урожайный выдался год. Вот так и повелось, вздохнул Сизиф, тружусь на благо потомства своего. То волов им нужно, то коровку купить, то торговлю наладить. Иногда думаю, все, хватит, но просят, а я не могу отказать.

– А они говорят с вами, – ошарашенно пробормотал я.

– Иногда, во сне, – вздохнул он. – Смотрят, как я тащу камень, жалеют меня и просят: папочка, ну еще коровку, ну еще один кораблик, внучки уже большие…

– А сами они работают? – я все еще не мог прийти в себя от услышанного.

– Наверное. Хотя, скорее всего, большую часть времени они пытаются уснуть.

– Почему?

– Потому что только во сне они могут просить меня о чем-то, – грустно усмехнулся он и взялся за камень.

– Послушайте, – но они же просто бессердечные бездельницы! – возмутился я. – Они смотрят на вас и соглашаются принимать… и просят… Вы избаловали их. Бросьте камень!

Он обернулся, и его печальные глаза встретились с моими.

– Знаю. Но я люблю их, а любовь часто превращает человека в глину, мягкую, податливую глину…

Камень медленно покатился в гору, под ноги человека капали соленые капли. Что это было, пот или слезы?

Поколение

В начале апреля отцу стало хуже. В местной больнице ничего определенного сказать не смогли, повезли в районную. И здесь подтвердилось самое худшее – рак. Нужно было делать операцию, но отец наотрез отказался.

– Поймите, у вас неплохие шансы, – настаивал лечащий врач, но отец упрямо твердил:

– Незачем все это, хватит, пожил.

Когда он вышел из кабинета, я озадаченно посмотрел на врача: ну что с ним делать?

– Знаете, что, – предложил он, – а пускай он поговорит с Иваном Сергеевичем, с хирургом. Может, он его сможет убедить.

Я отправился искать хирурга. Иван Сергеевич оказался сухоньким низеньким старичком со впалыми глазами на сильно морщинистом лице. Выслушав меня, он кивнул головой:

– Конечно, конечно, все понимаю. Давайте он подойдет в наш сад, я минут через десять там буду.

О чем они толковали, сидя на скамейке, я сказать не мог, хотя внимательно наблюдал и старался понять. Во всяком случае, хирург не чертил на земле схемы, да и не сильно убеждал, по крайней мере, я, глядя на них издали, этого не замечал. Говорили оба спокойно, не торопясь. Со стороны казалось, что это два старых приятеля сели побеседовать. Они даже были чем-то похожи: оба маленькие, сухие. Только хирург был седой, а отец сохранил натуральный цвет волос.

Минут через десять Иван Сергеевич поднялся, кивнул и пошел в больницу. Отец остался сидеть. Я подошел и, боясь поверить, спросил:

– Ну что?

– Ну что, – спокойно ответил он, – лягу на операцию.

И заметив мой удивленный взгляд, добавил: – Фронтовик он, как и я, на первом Белорусском воевал. Это не нынешние врачи, через него не