Евгений Федоровский - «Штурмфогель» без свастики

«От Марта Директору. Выхожу на связь. Мессершмитт усиленно работает над созданием реактивных самолетов. Основные бомбардировщики люфтваффе: „Хейнкель-111“ и „Юнкере-88“. Данные — два мотора по 1400 л. с., взлетный вес 14 тонн, экипаж — 4 человека, скорость — 400–450 км/час, бомбовый груз 2–3 тонны, дальность полета — 3–4 тысячи километров. Об остальных типах самолетов сообщу дополнительно. После налета дальних бомбардировщиков на Берлин вводится световая маскировка. Ложные огни сооружаются в 30 километрах северо-восточней. Жду указаний. Март».

Эвальд фон Регенбах долго стоял, посвистывая, у карты Европы, истыканной флажками свернутых и развернутых фронтов. Флажки подбирались к правому краю карты. Он достал сводку, переколол несколько булавок. Одна воткнулась в черный кружочек, наименованный Смоленском. Ниточкой Эви смерил расстояние до Москвы. Засвистел погромче. На этот раз марш из «Гибели богов».

Постучав, вошел Коссовски.

У Коссовски лихорадочно горели глаза, на лбу выступила испарина. Когда капитан вытирал лоб тыльной стороной ладони, алый шрам на виске напрягался, как стрела в арбалете.

— Вы больны, Зигфрид, и перегружаете себя работой. Так нельзя. Посидите дома, полечитесь, — сказал Регенбах.

— В такое время? Мы на пороге величайших событий.

— У вас жар, Зигфрид. Вы на пороге госпиталя. Поверьте, фельдмаршал фон Бок возьмет Москву и без вас.

— Я прошу оставить меня на службе. Коссовски вызывающе стоял по стойке «смирно». Регенбах подошел к нему, подвел к креслу, усадил:

— Как хотите. Тогда у меня есть для вас небольшой подарок. Маленькая, очень маленькая подпольная радиостанция в Аугсбурге. Аугсбург ведь по вашей части? Коньяк у Мессершмитта пьете? Отрабатывайте.

Регенбах достал из сейфа бутылку, налил две рюмки, пододвинул одну Коссовски. Тот выпил залпом. Регенбах лишь пригубил.

— Я только что от Геринга. Он собирал нас по поводу «Роте капеллы».[14] Гитлер в ярости. Требует самых экстренных мер. От функабвера[15] докладывал генерал Тиле. В августе они засекли еще полтора десятка передатчиков. В том числе в Аугсбурге. Но основные центры передач — Берлин и Брюссель. Поэтому на периферию мониторов не дадут. Искать придется вслепую. Гестапо отдало распоряжение искать по своим каналам. Но вам придется подключиться. Во всяком случае, рапорт с нашими соображениями надо представить немедленно. Есть вопросы?

— Выявлен характер сообщений?

— Ни черта они не выявили. Всю техническую документацию получите у капитана Флике из функабвера. Еще что?

— Больше вопросов не имею.

— А у меня есть один. Этот Зейц, эсэсовец, — вы ведь, кажется, с ним работали?

— Да, в Испании.

— Вот-вот. Так что он там делал?

— Это было не очень опрятное задание. Не хочется вспоминать. Поверьте, я имел к этому косвенное отношение.

— Не чистоплюйствуйте.

— Зейцу было поручено организовать контрабандный вывоз валюты.

— Да, хорошенькое дельце. И он преуспел?

— Сначала у него не ладилось. Чуть было не влип в историю. Но выпутался. Ему удалось отправить в Германию довольно крупную сумму.

— Через вас?

— Через меня.

— Вам не кажется подозрительным, что этот Вайдеман снова работает с Зейцем?

— Вайдеман, безусловно, очень порядочный парень.

— Редкая характеристика в ваших устах… Ну, все.

Коссовски направился к двери, но, сделав два шага, обернулся и медленно, как будто преодолевая боль, спросил:

— Я слышал, вас вызывал Удет, Это секрет?

— Не от вас, Зигфрид. Он попрощался. Уезжает на днях в Бухлерхох.[16] Хочет починить почки. Но я думаю, генерал-директор сюда уже никогда не вернется. Мильх его съел и обглодал. Свалил на него всю неудачу в воздушной войне с Англией.

— А рейхсмаршал? — спросил Коссовски.

— Больше всего Удет обижен на Геринга. Считает, что «железный Герман» должен был за него заступиться. А вместо этого — санаторий. Почетная отставка. Закуривайте. — Регенбах пододвинул ящик с сигарами.

— Спасибо, воздержусь.

— Геринг сам ищет, на кого бы свалить всю вину за неудачи.

— Он-то застраховался, все ищет компромиссов, — согласился Коссовски.

— Говорят, что рейхсмаршал предупреждал фюрера о том, что люфтваффе не в силах выиграть две кампании сразу, — продолжал Регенбах. — Фюрер обещал через шесть недель вернуть весь воздушный флот на Ла-Манш.

— И Геринг поверил? — усмехнулся Коссовски.

— О чем вы спрашиваете, Зигфрид?

— Выходит, Удет — конченый человек?

— Посмотрим.

Коссовски потер двумя пальцами шрам, поморщился:

— Вы знаете, господин майор, что второй заместитель Геринга фельдмаршал Мильх — еврей?

— Я знаю, что он заставил свою мать поклясться на распятии, что она изменяла мужу и что он внебрачный сын чистокровного арийца.

— Кто в это поверит!

Эвальд подождал, не скажет ли Коссовски еще чего-нибудь, но тот молчал.

— Вы считаете, что Удету стоит еще побороться? — Теперь Регенбах сделал упорную паузу.

— А почему бы и нет?

— Он на это не пойдет. Тем более, что действовать придется в обход Геринга. Нет, Удет не согласится.

— Но эту операцию смог бы провести Пихт через свои каналы, — проговорил Коссовски.

— Пихт?! — удивленно воскликнул Регенбах. — Вы все-таки убеждены, что он связан с гестапо? Похоже. Но зачем ему? И потом, Зигфрид, я не пойму, вы, кажется, очень хотите свалить Мильха? По силам ли вам подобная операция? И кто за ней стоит?

Коссовски побелел:

— Германии нужен другой человек на его месте. Мильх — хороший исполнитель. Не больше. Он слеп. Он не видит завтрашнего дня. Он не знает, куда вести производство. Он никогда не найдет контакта с промышленностью.

— С промышленниками, Зигфрид, — поправил Регенбах. — Вы имеете в виду Мессершмитта?

— Не его одного. Мильх тормозит развитие немецкой авиации. И мы еще за это поплатимся.

— Вы опять бредите, Зигфрид. Что за странные перепады? Только что вы били в барабан, теперь поете отходную. Вашему патриотизму не хватает системы, Зигфрид.

— А вашему, майор, веры.

— Ба! Я верю в Германию!

— В какую Германию, господин майор?

Глава седьмая

НЕБО СТАЛЬНОГО ЦВЕТА

Имперский пресс-шеф доктор Отто Дитрих в начале ноября 1941 года выступил по радио. Все радиостанции Германии работали на берлинской волне. Если отбросить победную шумиху и хвалебные восторги перед гением фюрера и мужеством немецких солдат, то Дитрих довольно подробно обрисовал картину на русском фронте.