Эрнест Марцелл - Октавиус
Мулан немедленно донесли о случившимся, и я, издали слушая сбивчивый рассказ поваренка, постучавшего к ней в дверь, не мог не поразиться тому, что это событие не вызвало у нее никаких эмоций. Она только молча закрыла дверь и через полчаса уже спускалась вниз по лестнице. Я немедленно выскочил следом за ней:
– Мулан, подождите!
Она медленно обернулась.
– Стойте, – я схватил ее за руку. – Вам нельзя ехать одной. Я поеду с вами – госпиталь слишком далеко. Возможно, вам нужна будет моя помощь…
– Оставьте меня, сэр, – ледяным тоном произнесла она в ответ. – Я справлюсь сама…
И, вырвав руку, пошла вниз. Я последовал за ней и, остановив на улице первого же извозчика, приказал китаянке:
– Садитесь! Сейчас дорога каждая минута!
Подсадил ее на ступеньку, кинул извозчику шиллинг, и, крикнув: «В госпиталь Святой Марии!», хлопнул ладонью лошадь по крупу…
С неба моросил мелкий, холодный дождь, а я стоял как был, без шляпы и верхней одежды, глядя вслед удаляющейся повозке. С каким-то непонятным чувством недоумения я честно признался себе, что в некоторой степени даже завидовал обожженной и умирающей Дженни. Когда видишь такую необычайную, в некоторой степени даже фанатическую преданность дружбе, то поневоле и сам хочешь, чтобы и тебе передали хоть чуточку той душевной, ласковой теплоты…
Я даже не услышал, как позади возник Галлахер. Он остановился рядом со мной, и на лице его застыло озабоченное выражение.
– Проклятый шериф мне голову проест, – сказал он. – Еще убийство заподозрит. Не волнуйся, Ричи, девчонка с характером. Если что-то не захочет делать, то пиши пропало, не заставишь. Хоть башку ей руби! Главное, сейчас оставь ее в покое, а там все наладится. Видишь, даже я не трогаю ее в такие минуты…
– Как бы оно через неделю не наладилось, – буркнул я. – А то как раз вместо своих пятнадцати десять получишь…
На это он захохотал, трясясь всем телом, и, нагнувшись к самому моему уху, прошипел, обдавая меня перегаром:
– Ричард, молодчина! Ловко ты подпоил старуху! Браво! Одного друга ты уже убрал. Ну, понял, куда клоню?! То-то! Наше дело будет, наше!
И, потрепав меня по плечу, он развернулся и пошел в зал. Обещанные ему дополнительные пять процентов произвели в нем волшебную перемену, он теперь втайне старался подыграть мне.
С неимоверным отвращением посмотрел я ему вслед – его волновала только собственная шкура. Хорошо, что слово берегового братства имело значительно больший вес, чем вышеупомянутый предмет, иначе он не раздумывая отрубил бы мне голову, дай кто-то за нее более высокую цену.
Зеленое яблоко
На следующий день – вернее, это был уже вечер – я еле встал. От вчерашней попойки с Дженни голова у меня раскалывалась, и вся комната плыла перед глазами. Кое-как одевшись, я, пошатываясь, с пульсирующей болью в висках, вышел в коридор и первым делом проверил дверь Мулан. По всем признакам, китаянки не было в комнате, и, судя по всему, дома она не ночевала. Я постучал к Галлахеру и, выслушав очередную порцию проклятий, услышал, как щелкнул замок его двери. Похоже, что он пил всю ночь – во всяком случае, пьян был до сих пор и стоял, покачиваясь и схватившись за косяк.
– Умерла Дженни, – сказал он каким-то опустошенным голосом. – Сегодня в час дня умерла. Долго мучилась старуха – всю ночь, а эта у нее просидела. Доктор Флаттер недавно приезжал, рассказывал. Я дал деньги на гробовщика и могильщика, и сейчас ее, должно быть, закапывают. Пойдем, выпьем за ее путешествие к дьяволу – все мы когда-нибудь отправимся к нему в гости.
Бренди обожгло мне горло, я мотнул головой и, подойдя к окну, прислонился лбом к холодному стеклу. На улице стоял пасмурный день и накрапывал холодный мелкий дождь. Напротив окна на соседней крыше неподвижно сидела серая кошка – та самая любимица Мулан. Идея моментально созрела у меня в голове, и я, повернувшись к Галлахеру, хитро произнес:
– Ты хвастался, Роджер, что из своего пистолета с пятидесяти шагов в десятку попадешь!
– Ну?! – промычал тот, тупо уставившись на меня.
– А вот ту бестию слабо снять? Два пенса ставлю!
Галлахер, пошатываясь, встал и, подойдя к окну, криво усмехнулся:
– Шиллинг! И не целясь!
– Хорошо, – согласился я. – Давай!
– Хе! – сказал он, одним рывком поднял раму, другой рукой вскинул пистолет и выстрелил, даже не целясь. Кошка судорожно подскочила – и плавно полетела вниз, со шлепком распластавшись на камнях внутреннего двора. Сидевшая, как обычно, внизу прислуга с удивлением вскочила, глядя на окно Галлахера. Тот, криво улыбаясь, помахал им разряженным пистолетом и, повернувшись ко мне, протянул ручищу ладонью вверх. Теперь у меня осталось всего два шиллинга и пять пенсов.
Быстро спустился я вниз во внутренний двор и подошел к убитому животному, вокруг которого уже растекалась лужа крови. Да, меткости Галлахера можно было и впрямь позавидовать.
– Он чего, совсем рехнулся? – подбежал ко мне давнишний мальчишка с кухни, испуганно поглядывая наверх.
– Пьяный, скотина, – ответил я. – Еще, гляди, всех перестреляет… Прибрать надо, а то Мулан огорчится очень – и так Дженни…
– Так ей и надо, корове! – процедил сквозь зубы мальчишка и быстро исчез, после того как я хорошенько наддал ему сапогом пониже спины. Стараясь не испачкаться, взял я в руки еще теплое тельце и брезгливо понес к ступеням, где временно и похоронил, тороплив закидав палыми листьями и другим мусором. Такой сюрприз должен быть подан вовремя, иначе эффект от обилия потрясений, следующих одно за другим, мог напрочь выбить девчонку из колеи, и неизвестно, чем бы это все могло еще обернуться…
Мулан появилась в «Летучей рыбе» лишь поздно вечером – ее привез на своей повозке доктор Флаттер, и я еле узнал китаянку: сгорбленная, словно из нее вытащили все кости, бледная, постаревшая лет на десять, она вошла через парадный вход и, еле держась на ногах, поднялась наверх, словно бы ничего не видя перед собой. Потрясение ее было настолько сильным, что я даже не рискнул окликнуть ее, как первоначально планировал, и вообще решил не показываться ей на глаза.
Однако вечером она вновь вышла танцевать, словно ничего и не случилось. Только напряженное, словно неживое лицо ее и плотно сжатые губы говорили о внутреннем состоянии. Она не обмолвилась словом ни с кем, только сделала какой-то жест музыканту, и тот, поняв без слов, заиграл длинную, раскатистую мелодию. Танец ее был, как всегда, безупречен, только сегодня он был особо вдохновенным и необычайно длительным. Публика как завороженная следила за каждым ее движением… Смотрел во все глаза и я, будто видел это все в первый раз. Она ни разу не улыбнулась за время танца и, вопреки всеобщим ожиданиям, так и не спустилась со сцены, молча уйдя за кулисы.
