Елена Крюкова - Золото
Эх ты, Светлана. Что ж тебя как плохо в училище учили. Что ж ты человека оживить не можешь. Воскреси! Просят же тебя! Все же на тебя – видишь, как смотрят!
Она обернулась. Сполохи от свечного рвущегося пламени ходили по ее лицу, острый свет карманного фонарика пронзал глаза. Мертвый певец Андрон лежал на матраце с перевязанным горлом. Ей подумалось: так его и похоронят, с рукой, наколотой ее уколами, с горлом, ею забинтованным так плотно, будто после операции. Убийство, оказывается, тоже операция. Только после нее человек не просыпается, как после наркоза.
Это горло уже больше никогда не станет петь песни. Не споет. Ни одной.
Как все просто. Как просто все, Господи.
Умереть во славе, во цвете лет. Счастливчик?..
Кровь, еще сочащаяся, пропитала повязку. Вот такие лежали больные в палате интенсивной терапии после операций на щитовидной железе, и Светлана помогала реаниматорам, она и реанимационной сестрой тоже успела поработать. Она видела, как оживляют людей. Вынимают их из комы, из клинической смерти. У вынутых – такие глаза иной раз бывали. Удивленные, подернутые пеленой небесной радости, полные запредельной боли, раздосадованные… видевшие то, чего видеть нельзя. Безрадостные – когда они осознавали, что их вернули.
– Он умер, – сказала Светлана тихо. – Умер, понимаете. Ничего не будет. Он умер.
– Колька, быстро, на дорогу, лови машину, в Темрюк, в Лабинскую, на операцию!.. – закричал Серега. Светлана помотала головой. Ее щеки стали бумажно-белыми, куда и загар девался.
– Не надо, Сережа. Не мучь себя и всех. Все… это все…
– Может быть, еще можно!
Это отчаянно крикнул Ежик. Светлана повернула к нему лицо. Ее глаза были сухи.
– Кто его убил? – спросила она тихо. – Кто?..
Все стали глядеть друг на друга. Это было страшно, печально и смешно вместе. Это было странно. У Гурия затряслась нижняя губа. Леон покашлял в кулак. Колька Страхов исподлобья, как бычок, окинул взглядом склонившихся над телом Андрона.
– А разве это из наших кто?..
– Тот, кто убил Всеволода!
Это крикнула по-русски белобрысая Моника. Крикнула – и заплакала, закрыв лицо руками.
Светлана повернула лицо к Монике. Она стояла по-прежнему на коленях около тела Андрона, будто молилась. Еще одна молитва – за усопшего. Что теперь им делать?! Сереге – ехать срочно в Темрюк, вызывать к телефону все не едущего, черт побери, Задорожного, мчаться в таманское отделенье милиции, приводить ничего не понимающих спросонья дежурных таманских ментов, взрывать страшным скандалом все вокруг?! Им – не спать у тела, ждать правосудия, копать новую могилу… или отправлять тело в Москву, чтоб Андрона с почестями, с помпой и громом на всю страну похоронили родные и близкие?!.. на одном из престижных кладбищ столицы, на Ваганьковском, на Новодевичьем… Или…
Или снова ничего, никому. До приезда Задорожного.
Почему он не едет?! Может, он тоже какой-нибудь античный миф?!
– Моника, – сказала Светлана тихо, – Моника… Мы же не знаем, кто убил Всеволода… Кто-то чужой…
– В Тамани бандиты! Они нападают на археологов! Они нас выследили! – Колька Страхов стучал зубами, как на морозе. – Точно вам говорю, они нас выследили! И они знают, что мы нашли золотую маску, черт подери! Кто-то из наших спокойненько набрехал кому-то из местных! Ну, признавайтесь, кто чесал языком?!.. молчите все, да?.. молчите…
– Вот ты сам и чесал, – спокойно и жестоко, как палач, проронил Гурий.
Колька воззрился на Жермона. Оскалил зубы. Щербина меж его резцов, над которой так потешалась Светлана, называя Кольку то зайцем, то Аллой Пугачевой в детстве, зияла хищно. Почудилось, он сейчас укусит Жермона.
– Нападаешь?!.. ты, политическая проститутка…
– Ну, ты!.. не зарывайся…
Жермон сунулся к Кольке. Здесь, в палатке, над убитым! Светлана вскочила с колен, встала между мужиками.
– Не смейте! Петухи несчастные!
– Разберемся, – тяжело выдавил Серега, – разберемся. А кстати… – Его голос вдруг враз охрип, сел. – Как там наша маска?.. проверить…
Люди загомонили. В воздухе повис тяжелый ропот и сразу же сгас. Всею толпой побежали в палатку к Сереге – глядеть, на месте ли драгоценная маска, не стащили ли ее те убийцы и грабители, что прикончили Андрона.
Славка Сатырос осталась одна возде тела. Славка не побежала глядеть, цела ли маска.
Славке было все равно, сохранена ли золотая драгоценная маска, нет ли; Славка осталась возле Андрона, возле великого певца, московской знаменитости, возде хорошего, просто бесподобного парня, которого убили, – вот гады!.. вот стервы!.. эх, ей бы увидеть хоть одну такую стерву, хоть одного заморыша… своими бы руками она… Она поглядела на свои руки. Много эти ручки, облезлые от солнца, мозолистые, стертые в кровь веслами, накрашенные для гулянок дешевым лаком для ногтей, сготовили на свете еды, сварганили питья. Много людей накормили. Руки, руки, что ж вы, руки, не сделаете такое, чтобы воскресить. Христос же вон делал. Людям не дано быть богами. Это и хорошо, наверное, а то бы все всех воскресали, и вся земля наводнилась бы людишками, и никто не умирал бы никогда, и все бы задохнулись друг от друга. В мире все продумано. Андрон… зачем убили тебя, лучше бы – ее… и она бы тогда перестала мечтать о Москве, о том, что вот такой король, как ты, ее замуж возьмет… ее, каланчу, метр восемьдесят, как раз для подиума, для конкурсов красоты и показа моделей… Что ж ты, Андрон, не сдержал своего слова, не пожил с ней даже как с любовницей… а она и на любовницу была согласна, только бы – с тобой…
Славка Сатырос наклонялась над телом, обхватывала себя за голову руками, раздирала себе щеки ногтями и плакала, причитая. Она не подозревала, что вот так плакали древние античные плакальщицы; что вот так плакала любящая Андромаха над телом убитого Гектора. Она была Сатырос, она была гречанка, и ее кровь взыграла. Она поднимала залитое слезами лицо к брезентовому потолку палатки так, будто над ее головой был царский чертог, потолок, украшенный лепниной, позолотой и священными каменьями.
– Ее нет! Проклятье! Ее нет!
Серега чуть не рвал на себе волосы. Все, столпившиеся вокруг палатки и внутри нее, потрясенно молчали.
– Ее нет, слышите!
Серега выбежал вон из палатки, в ночь. Светлана поразилась, как же отчаянье может исказить прежде красивое лицо человека. На Серегу было страшно поглядеть. Было ощущенье, что его убивают, а он корчится под ножом. Может быть, вот так же корчился в судорогах Андрон, когда ему располосовывали глотку.
– Ее нет, маски нет! Это все! Это все, слышите! Это конец!
– Ну что ты, Серега, – подал тихий голос Леон, – еще не конец…
