Олег Глушкин - ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №6

Прижимая фотографию к груди, Махмудбек поклонился.

В этом краю, диком и огромном, населенном неграмотными людьми, религиозными фанатиками, самыми разными бандами, фотография Агахана была документом огромной силы, охранной грамотой, пропуском на всех дорогах.

Махмудбек, как научил его проводник, вышел с фотографией в руках. Десятки людей, живущих неделями в ожидании Живого Бога (хотя бы увидеть издали!), вставали на колени, кланялись счастливому человеку.

Махмудбек с проводником прошли несколько шагов, не спеша, не обращая внимания на людей. Наконец проводник прошептал:

— Теперь спрячьте…

Теперь можно было прятать фотографию Живого Бога. Молва еще об одном счастливом человеке уже вылетела за пределы поселка.

На краю базарной площади ютилась низкая закопченная харчевня. Люди, имеющие деньги, не могли обойти это на вид неказистое здание. От одного запаха кружилась голова…

В харчевне орудовал ловкий, юркий японец. Он проносился с грязной, промасленной тряпкой, вытирал длинный шаткий стол одним ловким движением руки. Потом, отбросив тряпку, вырастал у плиты и черного большого котла.

В котле бурлил красноватый острый бульон. На плите поджаривались длинные тонкие ленточки лапши, похожие больше на дунганский лагман.

Японец ухитрялся вовремя переворачивать (чтоб не сгорели!) это ювелирное изделие из теста, схватывать на лету одной рукой глиняную миску, а другой деревянный черпак. Он наливал бульон с подчеркнутой небрежностью. Затем в касу ловко спускались вкусные, уже рыжеватые пряди лапши.

Никто толком не знал, как называется это аппетитное блюдо и когда оно появилось в закопченной харчевне.

— Вкусно-о! — протяжно-ласково произносил японец.

В его заведении было что-то от японской кухни. Но хозяин давно понял, каким успехом пользуется у памирцев ош-похлебка с лапшой. Наверное, так и родилось это острое, душистое блюдо. На радость местным жителям и чужим людям. На все вкусы и запросы. Какая судьба занесла сюда, в горный край, этого человека? Японец, конечно, давно принял веру исмаилитов.

Махмудбек знал таких людей. Японская разведка направила за рубеж сотни своих офицеров под видом врачей, поваров, парикмахеров, лавочников, грузчиков. Подобные профессии давали возможность ежедневно общаться с населением, с гостями этих стран.

Совершенно искреннее почтение выказывал японец европейцам, занявшим основную часть длинного деревянного стола. И не грязная тряпка мелькала перед глазами уважаемых посетителей, а полотенце. Пусть не первой свежести, а все же полотенце…

Японец, разумеется, знал английский язык. В разгар беседы европейцев он слишком часто вырастал за их спинами.

В углу харчевни лежали планшеты и полевые сумки.

— Эти люди непохожи на строителей, — сказал Адхам Махмудбеку. Он с первой минуты косился на планшеты.

Хозяин метнулся к новым посетителям с грязной тряпкой. Но вдруг замер. Какая-то доля секунды ушла на то, чтобы с ловкостью фокусника заменить тряпку на полотенце. И откуда только японец его извлек.

Стол был чистым. Едят здесь аккуратно. Не уронят крошки, не прольют капли. Хозяин все-таки протер гладкие потемневшие доски. Махмудбек пришел с проводником и, наверное, со слугой. Так решил японец. Важный, а значит, заслуживающий внимания, гость.

Они долго, со вкусом, наслаждались лапшой, тянули ее со свистом, причмокивая от удовольствия.

— Не строители, — повторил Адхам.

Его интересовало все. И рассказы Махмудбека о националистических организациях, о руководителях, о их связях с чужеземцами, и эти деловитые европейцы, шныряющие в горах.

— Не строители… — наклонив голову, тихо ответил Махмудбек. — Они делают съемку местности. Делают географическую карту. Потом расскажу.

За спиной угодливо появился японец. Он, конечно, знал местные диалекты, мог знать и фарси и пушту… Махмудбек повернулся к японцу.

— Что еще угодно господину? — почему-то шепотом спросил хозяин харчевни.

— Чай…

— У меня есть хороший китайский чай. Из далекого Нанкина. Зеленый, душистый…

Европейцы поднимались. Шумные, довольные. Один из них вытащил кожаный бумажник. Вместе с деньгами в бумажнике лежала и фотография Живого Бога. Махмудбек мельком увидел знакомый снимок. Даже эти люди, представители могучей державы, не могли обойтись без «охранной грамоты».

Проводник вернулся в караван-сарай, покосился на Адхама и замер.

— Рассказывай… — разрешил Махмудбек.

— Как вы приказали, хозяин, — начал проводник, — я разговаривал с японцем.

— Кто он?

— Он давно здесь… Очень давно. Его знал еще мой отец.

Японец там, в темноте, кажется молодым. Но живет давно. Молится Живому Богу. И, наверное, все о нем знает.

— Для чего?

— Он обо всех знает, — добавил проводник.

— Для чего? — опять спросил Махмудбек.

— Ему все надо знать, — туманно ответил проводник. — Такой он человек.

— Обо мне спрашивал?

— Я сам сразу сказал. Как вы учили. Но он все равно спрашивал. А я молчал. Только говорил, что вы сказали.

— Кто-нибудь бывает здесь из туркестанцев?

— Бывают. На базаре… Приходит узбек из Гульташа Акбар.

— Ты знаешь его?

— Знаю… — уклончиво ответил проводник. — Бывают и другие. От Джанибека.

Юноша опустил голову, стал рассматривать свои стоптанные, порыжевшие сапоги. Врать он не умел. Наверное, еще недавно ему доводилось ходить к границе. И неведомый Акбар вместе с тихим услужливым японцем были причастны к какому-нибудь делу.

— Японец знает Джанибека?

— Он всех знает, хозяин… — Не поднимая головы, повторил проводник.

Пока не надо продолжать этот разговор. Его следует отложить до более удобного времени.

— Что японец сказал о людях Пулатходжаева?

— Никто не приходил еще, хозяин. А другой дороги нет.

— А вдруг нашли дорогу…, — улыбнулся Махмудбек.

— Нельзя… — серьезно заверил проводник. — Только здесь можно пройти в Гульташ.

Махмудбек промолчал.

— Только здесь, — повторил проводник. — Другие дороги длинные. Много нужно времени.

— Японец не обманывает?

— Не-ет… — не очень уверенно протянул проводник. — Я дал, как вы приказали, ему деньги.

Он, казалось, успокаивал этим сообщением Махмудбека. Но сам, видно, не мог отделаться от сомнения. Слишком уж старательно рассматривал свои сапоги.

— Я сейчас приду. Вы отдыхайте. Рано утром пойдем, — сказал проводник и стремительно вышел из комнаты.

Адхам шелестел сухой травой, взбивал ее, как курпачу — теплое, стеганое одеяло, — раскладывал халат. Шумно работал парень. Но сейчас было не до него. Японец и Джанибек. И, конечно, проводник…