Парус манит ветер - Олег Михайлович Солдатов
Юноша попрощался и вышел из кабинета.
«Суровая тетя, – подумал он, оказавшись на улице. – Что это ей от меня надо было?» И тут он вспомнил рассуждения старика о том, что в мире что-либо происходит только лишь после того, как кто-то с кем-то… «Вот оно что! Неужели старая грымза хотела… Боже мой! А старик, значит, решил меня к ней… “Мальчика” привел… Ловко!..»
Девочки приходили в студию чаще мальчиков. Правда, был один мальчуган лет одиннадцати, звали его Колей. Жил он неподалеку от подвала, приходил несколько раз, но вскоре пропал. Приходили еще две резвые девчушки. Их приводили мамаши. Такие же живые и веселые, как и они сами. Обоим девочкам было лет по двенадцать. Одна была маленькая, черненькая, как зверек, очень подвижная, с умными глазками, широкой улыбкой и белыми зубками. Ее даже звали необычно: Камила. Другая покрупнее, выше ростом и вся-вся рыжая. Ресницы, волосы, конопушки, все!
Обе они очень хотели играть. Черненькая много фантазировала и иногда очень мило кривлялась, словно маленькая обезьянка, при этом удивительно чувствуя меру. Рыжая, наоборот, с каменным лицом, стоя неподвижно, могла отколоть такой фортель, что невозможно было удержаться от смеха. Одним словом, попади они в заботливые руки, из них мог бы выйти толк.
Когда в студию приходил кто-нибудь новенький, да ко всему и талантливый, старик хищно набрасывался на него, заставляя прыгать и скакать, петь, кривляться и танцевать, доводя до изнеможения и отчаяния. Когда же юный человечек с потухшим надолго взором покидал студию, старик важно и гневно объявлял о его непригодности и лени. История эта повторялась раз за разом, менялись лишь участники.
На это время юноша переставал ходить в студию, давая старику насладиться новыми игрушками. Часто новоявленным студийцам хватало всего лишь одного занятия, чтобы грезы о сцене исчезли у них навсегда, но порой процесс затягивался на неопределенный срок. Чем старше становился старик, тем такое случалось реже…
Однажды пришла одна девица, представившись правнучкой знаменитейшей актрисы, имя которой гремело когда-то на весь мир. Девица была нескладная, в джинсах и кофте, немного нервная и с нездоровым румянцем на щеках, при этом почему-то не могла спокойно стоять на сцене, а читала из прохода между скамейками и очень тихим придушенным голосом. Начитавшись и нашептавшись, она исчезла навсегда, как и многие до нее.
Юноша не ошибся и на этот раз. Придя через месяц, он застал двух девочек на последнем издыхании. Глаза их потухли. Словно тени, двигались они по сцене, и было видно, что силы их на исходе и недалек тот час, когда желание и интерес к студии зачахнут совсем.
Репетировали, как и в первый день, ту же басню: «Лягушка и Вол», но, боже мой, куда все делось? Где та живость и огонь в глазах, где желание играть и веселиться? Где эти искорки, эта свежесть и радостные улыбки? Нету. Ничего этого не осталось…
– Что ты кривляешься?! – кричал старик на чернушку. – Перестань! На сцене не кривляются! Кривляться будешь в другом месте. Давай реплику!
Надо сказать, что превратить басню в маленькую пьесу – это все равно что заново ее написать, при этом можно придумывать все что угодно, как угодно и в каком угодно виде. Придумывал, конечно, старик. И многое из того, что он придумывал, детям не нравилось. И это было видно.
– Пошла вторая лягушка! – кричал старик.
Из-за кулисы появилась рыжая. Усталость и безразличие читались на ее лице.
– Перестань сейчас же! Что ты там нашла? – заорал на притихшую чернушку старик. Та начала ковырять старенького плюшевого зверька яично-желтого цвета, похожего на медведя. – На нее, на нее смотри! Она ж для тебя говорит!
Зверек был отложен в сторону.
– Перестань кривляться, тебе говорят! Я тебя выгоню сейчас! Куда пошла?! Подожди, дай ей договорить и на нее смотри… – командовал старик. – Вторая лягушка, умерла? Ладно, хорошо. Отдыхаем. Перерыв пять минут.
Это был последний день, когда чернушка и рыженькая приходили в студию. Позже старик, вспоминая о них, сказал:
– Да, ездить им очень далеко. Их же возить надо. А там и папы против. В общем, позвонили они, сказали, не будут ходить.
«Уж конечно, – подумал юноша. – Сколько ж можно издеваться? Жалко деток, не то совсем им нужно. Зачахли бы они здесь совсем».
– Они меня все спрашивали: когда играть будем да где? – вспоминал старик. – А чего играть? Научиться надо сперва! Потом уж играть… Вон, четко же подсчитано: чтобы стать актером, надо минимум девять лет. А они хотят сразу! Взял и полетел! Так же не бывает.
«Бывает», – не согласился юноша, но спорить не стал.
Каждую пятницу в студии устраивались вечера. Любой желающий мог запросто прийти и спеть, прочесть или сыграть все что угодно. Ограничений на этот счет не было. Люди приходили разные. Приходил веселый коротышка с хохолком на голове по прозванию Максим Июльский, приходил неопрятный бородач с огромной сумкой, в которой всегда была пачка бесплатных рекламных газет. Таскал он с собой еще какие-то бутылки, тряпки и прочую рухлядь, а также тараканов, которые разбегались из сумки по теплым подвальным щелям. Приходила Ариэль, как она себя называла, молодая еще, судя по годам, женщина с некрасивым выпирающим животом и лицом старухи.
– Вот, – говорила она. – Сделали из меня инвалида. Укол мне сделали, а мне нельзя было.
Июльский всегда появлялся в костюме с широким галстуком и с потертым рюкзачком за плечами. Он приехал откуда-то с юга, не то с Каспийского, не то с Азовского моря, пел громко, без аккомпанемента и часто бывал неизъяснимо печален.
Бородач выступал под псевдонимом Валтасар Мясоед. На деле же его звали Володей и фамилия у него была – Костиков. Но имелась у него склонность к завышению. Придумывал он различные фантастические затеи, типа суперобъединение суперклубов России, президентом которого сам себя и назначал. Или международная ассоциация Дедов Морозов и Снегурочек, где он был единственным Дедом Морозом, готовым морозить даже летом, весной и осенью. Мылся он редко, хотя у него была своя двухкомнатная квартира в Москве. Вид имел колоритный, запах отталкивающий, борода скрывала багровый шрам от кадыка до правого уха.
Ариэль тоже почти не мылась, пахла характерно, нигде не работала и кушала с бомжами, хотя, как и Мясоед, имела квартиру, в которой, правда, не жила.
– Там все с потолка рухнуло. Трубу прорвало, в стене трещина, дом старый, – жаловалась она. – Никто не поможет.
