Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта
Как бы то ни было, долго все это продолжаться не может, говорили добравшиеся до цитадели солдаты. Еще день–другой, и конец.
Наверняка и у Трибукайта, и у Дарнедде, и даже у бестелесных радиоголосов возникали вопросы, уж не дезертиры ли перед ними. Действительно, случайно ли эти ничейные бойцы оказались здесь, в крепости? Что случилось на самом деле? Отбились ли они во время перестрелки от своих? Оказались ли отрезанными от основных сил фон Засса или же специально пробрались сюда через городские развалины в поисках спасения? Так, например, штабной офицер не смог вразумительно объяснить, каким ветром его занесло сюда.
Впрочем, нелицеприятных вопросов никто не задавал. Вновь прибывшие — в любом случае их было не более десятка — пробирались сюда из восточной части города в любое время суток. В цитадели им обычно поручали нести караул на стенах наряду с остальными защитниками.
Шрадеру не терпелось узнать, как там Крабель, хотя он и понимал, что вряд ли ему кто–то что–то скажет. И был прав. Ибо никто ничего не знал. И все же, стоило ему узнать, что из восточной части города в цитадель забрел очередной беглец, он тотчас отправлялся на его поиски и начинал расспрашивать. Впрочем, как правило, разговор оказывался коротким. Крабель? Эрнст? Поступил с ожогами в полевой госпиталь? Никогда о таком не слышал. Многие при этом добавляли, что теперь все, кто находился в здании, что когда–то служило полевым госпиталем, сгорели. Как ни странно, несколько раз услышав этот или подобный ему рассказ, Шрадер немного успокаивался. Вполне вероятно, размышлял о том, что теперь для бедняги Крабели все мучения кончились. Крабель. Черное лицо, черные ожоги, черное безмолвие, черная ночь. Что ж, может, оно даже к лучшему, после всего того, что выпало на его долю. И хотя Шрадер ощущал опустошенность, мысль о том, что его боевого товарища больше нет, не слишком угнетала его. Наверно, то же самое ощущали и многие другие — усталость и голод притупили их чувства и мысли.
А потом он вспомнил про Хейснера и теперь принялся расспрашивать вновь прибывших про него. Ему казалось, что если кто–то из них вспомнит Хейснера, то, кто знает, может, этот солдат вспомнит и Крабеля. И он продолжил расспросы, не смог удержаться от соблазна, однако не слишком расстраивался, получая на них отрицательный ответ. Ибо ничего другого и не ожидал. Некоторые из этих новичков получили вражескую пулю, когда находились на стене или во внутреннем дворе еще до того, как он успевал их найти и расспросить. Что тут поделаешь?
Прорыв из цитадели был назначен на 16 января, ближе к вечеру. Горстка офицеров и унтер–офицеров собрались в небольшой часовне, вернее, в том месте, что от нее осталось, в южном конце двора. Шрадер тоже был там. Слушал, как, по идее, должны были развиваться события, их побег на свободу. Трибукайт, который как старший по званию, принял командование из рук Дарнедде, сообщил им о последнем радиосообщении, поступившем от боевой группы Волера. Передовые отряды вверенных ему сил находились всего в трех километрах от городских окраин, однако силы их были на исходе, так как русские ни на минуту не прекращали обстрел их позиций. Между Витебском и Великими Луками не осталось никаких резервов, которые можно было бы задействовать им в помощь.
— Ввиду всего этого, — произнес Трибукайт, — генерал Волер поставил меня в известность, что Верховное командование предоставило нам полную свободу действий. Сегодня во второй половине дня мы предпримем попытку прорыва. Именно сегодня, а не позже, ибо он не может гарантировать нам того, как долго продержатся наши передовые отряды на подступах к городу. В любом случае оборонять нам здесь уже нечего. Кроме того, считаю своим долгом сказать вам, что сегодня утром полковник фон Засс капитулировал в восточном котле. Так что иных защитников, кроме нас с вами, в городе больше нет.
В тусклом свете лампы Трибукайт обвел глазами остальных. В часовне кроме него присутствовали Дарнедде и еще семь офицеров и примерно столько же унтер–офицеров. Кстати, последние все это время несли на своих плечах бремя командования остатками рот и взводов наравне с офицерами. Впрочем, подчас в таком взводе оставалось всего три–четыре человека.
Увы, реакции на свои слова майор не получил, если не считать нескольких вопросительных взглядов. Практически никто не раскрыл рта. Все стояли и ждали, что он скажет дальше — хотели узнать подробности операции, услышать план действий, чтобы потом высказать собственные мысли по его поводу.
Все отдавали себе отчет в том, что самая страшная судьба в сложившейся ситуации ожидает раненых. Как–никак, а они обуза для всех. Трибукайт какое–то время молчал — либо пытался как можно четче сформулировать свои мысли, либо просто не знал, с чего начать. Все ждали. Наконец капитан Дарнедде не выдержал и спросил:
— А как же раненые, герр майор?
— Мы будем вынуждены их оставить, — спокойно ответил Трибукайт. — Иного выбора у нас нет.
Даже эти его слова не вызвали у присутствующих никакой реакции. Все слишком устали и не знали, как к этому отнестись — то ли как к предательству, то ли как к суровой необходимости. Впрочем, а была ли разница? Капитан Дарнедде мог лишь размышлять про себя, что, если бы майор Трибукайт не прибыл сюда неделю назад, подобное решение пришлось бы принимать ему самому.
Другой офицер, который добрался сюда из восточной части города пару дней назад, задумался о том, что ему довелось увидеть по пути сюда. Раненые, которые попались в руки русским, — с них живьем сдирали кожу, забивали до смерти прикладами, творили самые разные зверства. Превращенные в кровавое месиво лица, в которых с трудом угадывались человеческие черты, обнаженные сухожилия и мышцы, кое–где еще крепившиеся к черепам.
Но сейчас он промолчал. Впрочем, то, о чем он промолчал, не было ни для кого секретом. Он уже поведал о тех ужасах, которым стал свидетелем, когда только–только пробрался сюда. Впрочем, даже тогда это мало кого удивило.
И тогда подал голос один фельдфебель — тот, что пробрался сюда из восточной части города, когда его укрепленный пункт оказался отрезан от основных сил фон Засса, а сам он был единственным, кто остался жив. Тогда он спрятался среди руин «Инсбрука» — точнее, под полом, откуда и смог наблюдать за тем, как брали в плен его товарищей. Русские увели их строем, и он не видел, чтобы хотя бы с кем–то из них дурно обращались. Сам он решился бежать лишь несколько часов спустя. Вот тогда ему и попались мертвые тела некоторых из них. По всей видимости, они свалились прямо на улице, когда их вели русские, и замерзли на морозе. А может, их расстреляли, но поскольку было темно, утверждать этого он не может. Одно может сказать точно — следов зверского обращения с ними он не заметил.
