Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта
Потому что они действительно не верили собственным глазам и не сразу пришли в себя. Они словно оцепенели, затем, на мгновение выйдя из ступора, сделали шаг или два и вновь замирали на месте.
Шрадер и Фрайтаг стояли вместе с другими бок о бок, однако каждый был так ошеломлен, что даже не заметил, кто стоит с ним рядом. Они таращились на вползшие во двор танки, словно отродясь не видели бронемашин, а на их лицах застыло едва ли не идиотское выражение. Особенно на лице Фрайтага. Он стоял, засунув руки в карманы шинели и подняв воротник. В эти минуты этот двадцатилетний парень был скорее похож на старика, но не от голода и ежедневных лишений, а потому, что лицо его в эти мгновения несло на себе печать старческого слабоумия. Он был похож на стоящего у дороги старика, который только что увидел нечто такое, что напомнило ему о веселых деньках его молодости, и он замечтался, застыл в своих воспоминаниях, глядя на происходящее одновременно и с интересом, и рассеянно.
Впрочем, взгляд Шрадера мало чем отличался от взгляда Фрайтага, с той единственной разницей, что в глазах фельдфебеля читалась свойственная ему суровость. На протяжении вот уже нескольких недель он пытался сохранять самообладание, не жаловался, не ныл, хотя и твердо уверовал в то, что все они в крепости потеряны для своих боевых товарищей, и вот теперь его взгляду предстало невероятное зрелище: десяток немецких танков ездят кругами по внутреннему двору цитадели. Он смотрел на них и словно не мог расстаться с прежней своей убежденностью в том, что все потеряно. И он продолжал бессмысленно таращиться на танки, на солдат, на своих спасителей. Глаза его были широко раскрыты и устремлены в одну точку, рот приоткрыт, и на губах играло что–то вроде улыбки. Он стоял и тихо дышал, держа руки по швам, будто долгие месяцы готовился к этой встрече, и лишь обтянутые шерстяными перчатками кисти то нервно сжимались в кулаки, то разжимались снова.
По обеим сторонам его шеи поверх шинели на веревке свисали мешочки для гранат, правда, сейчас они были пусты. Если не считать нервного сжимания рук в кулаки, можно было бы сказать, что он окаменел и теперь стоял неподвижно, как статуя.
Рядом с Фрайтагом и Шрадером стоял офицер. Они не знали его по имени, только в лицо. Это был довольно плотный и крупный мужчина, так что голод еще не сказался на его внешности. Каска была явно мала для большой его головы. На нем был грязный маскировочный костюм — белая ватная куртка и такие же грязные ватные штаны. Одетой в варежку рукой он вытирал с лица слезы, хотя и пытался делать это незаметно, не привлекая к себе внимания.
Другие стояли вокруг них или же делали пару шагов — вперед–назад. После первоначального взрыва ликования большинство онемели, лишились дара речи и теперь не могли сказать своим спасителям даже пары слов. А когда все–таки дар речи возвращался к ним, то на ум не приходило ничего, кроме обрывочных фраз, а то и вообще непристойностей. И тогда похожие на маски лица вновь приобретали нормальное, человеческое выражение.
Наверно, будь у них на пару минут больше, чтобы они могли до конца осознать значение этого события, у них бы наверняка нашлись теплые, проникновенные слова в адрес тех, кто прорвался к ним на помощь. Увы, этот момент был слишком короток. На то, чтобы прийти в себя, им не дали и нескольких минут.
Фрайтаг — единственный из всех воевал в Холме, поэтому он невольно вспомнил про Холм, про тот день, когда удалось наконец снять осаду. Впрочем, в голове у него крутилось также множество других мыслей. Наверно, именно поэтому со стороны могло показаться, будто ему вспомнилось что–то приятное — а именно воспоминание о том дне, почти девять месяцев назад, когда осада была снята. Всего девять месяцев, а кажется, что с того момента прошла целая жизнь. По крайней мере, именно так сохранила события того дня одна из ячеек его мозга. Если же заглянуть в другую, то покажется, будто все было только вчера.
Ну вот, опять мы, рассеянно подумал он, хотя и был единственным представителем этого «мы». И все–таки это «мы» имело смысл, хотя какой именно, он сам бы затруднился объяснить.
«Второй раз я через это не пройду», — вспомнились ему слова покойного Кордтса, когда тот ухватился за покореженную арматуру, пытаясь подтянуться на участок стены, на котором стоял Фрайтаг. Впрочем, он мог сказать эти слова и не тогда, а в какой–то другой момент. Этого Фрайтаг уже не помнил. Кстати, этот факт также имел какой–то свой мощный, но потаенный смысл. Какой именно, сказать трудно, но то, что имел, в этом Фрайтаг не сомневался. Он ощутил в животе пустоту. Нет, не голод, скорее некий моментальный холодок, словно по кишечнику прокатился порыв ледяного газа.
В конце концов, момент, когда Трибукайт и его колонна вошли в цитадель, и вправду был коротким. Долгим он показался лишь измученным защитникам, да и то затем быстро угас в их сознании.
После чего мышеловка захлопнулась вновь. Капкан, выход из которого один — смерть.
Мало кто запомнил, как все произошло. Неожиданно сверху на них обрушились снаряды. Вот и все, что они успели понять.
Пару минут после того, как танки вползли в цитадель, замыкающие из колонны Трибукайта еще только–только приближались к ее стенам — танки «Panzer III» и несколько бронетранспортеров. Как и те, кто шел впереди, они испытали на себе всю ярость русских.
Те не переставая били по ним из орудий, правда, точно взять прицел по движущимся мишеням удавалось плохо. Снаряды бессистемно рвались вокруг цитадели, нередко убивая своих — тех советских солдат, чьи позиции располагались поблизости. Но тогда, даже под угрозой собственного огня, русские сумели вывести на позиции несколько противотанковых орудий и навести прицел на арку, что вела внутрь земляного вала. Большая часть машин из колонны Трибукайта уже успела войти внутрь, однако последний танк принял на себя всю мощь огня русской артиллерии. Массивная каменная арка хотя и была широка, но одновременно проползти под ней два танка не могли, поэтому этот последний танк был вынужден на подступах к ней сбросить скорость и в результате принял на себя, один за другим, четыре залпа.
Броня не выдержала, и его командира, который стоял в люке, изрешетило осколками в считаные секунды. Остальные члены экипажа бросили подбитый танк и кое–как сумели спастись бегством. Водитель, поняв, что его машина полностью загораживает собой вход, нашел–таки в себе мужество бегом броситься назад и прошмыгнуть в люк, и все это под непрекращающимся огнем врага. Мотор взревел, и танк сумел–таки проползти еще несколько метров, прежде чем окончательно застыл на месте. Из машинного отсека вырвался столб дыма. Водитель во второй раз выкарабкался из люка, и, истекая кровью, со всех ног бросился в цитадель.
