Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Воздух наполнился запахом крови Молниеносного, уже обагрившей «арену» внутри кольца из волков. У Балу кровь текла из пасти. В зловещий круг собрались тридцать-сорок волков, и к ним подтягивались новые «зрители». Мюэкан лежала неподвижно с тех пор, как в последнем усилии она попыталась подползти к Молниеносному. Под ее шеей собралась лужа крови, взгляд потускнел. Но она еще видела дерущихся.
Молниеносный смотрел на изворотливого врага сквозь застилавшую глаза пелену ярости. Боли от ран он не чувствовал. Бой вел теперь дух Скагена в огромном теле Молниеносного. Он больше не кружил по-волчьи вокруг противника. Его огромные плечи угрожающе напряглись. Он наклонил вперед голову, прижал уши и беззвучно надвигался на вожака. Снова и снова Балу наносил режущие и колющие удары, а Молниеносный пытался применить свою железную хватку. И дважды почти преуспел. На третий раз ему удалось вцепиться сопернику в загривок. И когда круг из волков с налитыми кровью глазами сомкнулся еще теснее, шея Балу хрустнула. Поединок был окончен.
Только через минуту Молниеносный ослабил хватку и, пошатываясь, отошел. И в это мгновение ждущая свора волков набросилась на Балу и принялась рвать его мертвое тело на куски. То был закон стаи, древний волчий инстинкт – добить упавшего.
Молниеносный остался один подле юной волчицы. Мюэкан попыталась поднять голову, но не смогла. Ее гаснущие глаза закрылись. Дважды она открывала их, и Молниеносный, жалобно скуля, касался носом ее морды. Она попыталась ответить, но из ее горла вырвался лишь хриплый стон. Затем по ее красивому молодому телу прошла судорога. Мюэкан вздохнула в последний раз, затихла и больше не открывала глаз.
Молниеносный понял, что к ней явилась смерть. Он подождал немного, а затем сел на окровавленные лапы и обратил морду к небу. Волки, терзавшие поверженного Балу, услышали голос Молниеносного и все поняли – то был клич победителя и нового вожака стаи, но, кроме торжества, в нем звучали горе и скорбь. Спустя двадцать лет дух Скагена явился, чтобы возглавить стаю волков.
Через несколько дней в хижине на краю ледниковой расселины капрал Пеллетье добавил еще один постскриптум к донесению, адресованному суперинтенданту:
«С тех пор как было написано вышеизложенное, волки устроили очередное кровавое побоище, и теперь карибу уходят еще дальше на юго-запад. С помощью констебля О’Коннора и эскимосов я постараюсь как можно быстрее устроить большую облаву на волков вдоль побережья, чтобы уничтожить хотя бы часть чудовищной стаи, которая сживает всю дичь с восточных равнин.
Ваш покорный слуга
Франсуа Пеллетье».
Глава III
Гнетущие сумерки рассеялись, и теперь полярный край, сияющий и умиротворенный, покоился в объятиях Долгой Ночи. С небесной вышины, где на жарком юге застыло бы полуденное солнце, лила ровный серебристый свет жемчужина ночи, а вокруг нее сияли звезды. Бесчисленные и безмолвные, застывшие и безжизненные, они озаряли негасимым холодным огнем замерзший мир, точно завистливые очи, неотрывно наблюдающие за великолепным разноцветьем северного сияния.
Этой ночью или днем – ибо и ночи, и дню отведено свое количество часов даже там, где нет дневного света, – северное сияние уподобилось меняющему наряды фокуснику. Два часа Кесик Мунитови — богиня неба – резвилась в своих владениях и, будто для того, чтобы отмежеваться от родства с холодным полюсом, щедро демонстрировала свои чудесные умения и разливала фосфорическое пышноцветье над западным горизонтом. Два часа она разворачивала стяги всех цветов радуги и кружилась в их ослепительном блеске и сиянии. Она привела с собой десять тысяч небесных танцовщиц лучезарной красоты, расчерчивала небосвод золотыми, малиновыми, огненными и алмазно-голубыми дорожками, а затем, будто устав от кропотливого труда, принялась закрашивать поле своих игрищ в глубокий алый цвет. Все, кто наблюдал за ее забавами из городов, селений и с бескрайних равнин за тысячу миль к югу, поражались загадочному зрелищу там, над полюсом. Под повелительным взором богини трепетали души, а покрытый льдом край посылал его отраженное сияние обратно к звездам.
В белоснежном этом краю царило мертвенное безмолвие. Стоял ужасный холод, такой, что в неподвижном воздухе временами слышалось потрескивание. Там, где в заливе Коронации скопились гигантские нагромождения льдин, то и дело раздавался грохот, похожий на залп огромной пушки, – то обрушивалась или трескалась одна из ледяных гор, и эхо от «залпа» распространялось по льду бухты Батерст, превращаясь в зловещее завывание, ибо забавы лютого холода были столь же причудливы и загадочны, как и игры северного сияния. Иногда казалось, что по воздуху только что промчалась веселая стайка конькобежцев – вот же слышны и звон стальных лезвий, и шелест одежд, и голоса, и затихающий вдали смех. Однако в отсутствие колючего ветра смертельную опасность такого холода можно было и не распознать вовремя.
Возле маленькой хижины, срубленной из молодых деревьев, стояли капрал Пеллетье и констебль О’Коннор, а позади около саней с упряжкой из шести собак их ждал эскимос в меховом одеянии с капюшоном. Прошло полтора месяца с тех пор, как Пеллетье отправил рапорт в форт Черчилль, и сейчас, глядя на алые всполохи на западе, капрал задумчиво произнес:
– Первая «красная ночь» этой зимы, О’Коннор. Это нам на руку. Эскимосы считают ее предвестием большой крови, и сдается мне, сейчас все шаманы отсюда и до залива Франклин[47] заняты тем, что прогоняют злых духов и возносят молитвы. Охотники со всего побережья уже в пути и скоро будут здесь.
О’Коннор недоверчиво пожал плечами. Он верил в Пеллетье и по-дружески любил этого колоритного, закаленного бурями француза, который полжизни провел за полярным кругом. Но у него было собственное мнение по поводу облавы, которую он, будучи преданным другом, помог организовать. Две недели его неуклюжие пальцы заворачивали стрихнин в шарики из оленьего жира. В яд он верил больше. Разбросанная по пустошам приманка уж точно принесет кое-кому погибель. А вот облава…
– Это наш
