Сергей Заяицкий - Красавица с острова Люлю
«Если вы не презираете любви девушки простого происхождения, то приходите под утро в лебединую беседку. Господь вознаградит вас, ибо вы спасете гибнущее сердце».
Этого не доставало! Он с презрением сунул бумажку в карман. Какая-то судомойка вздумала конкурировать со своей госпожой… Во рту его стало вдруг горько. Он раскусил розан. Выплюнув цветок и еще раз пожав плечами, он вышел на главную аллею и, пройдя между рядами автомобилей, вошел в дом. Какая-то дама схватила его за плечо, другая прижалась к нему полною обнаженною спиною, но он видел там, в конце зала, ярко-красное с белым пятно — Терезу, красное было ее платье, белое ее руки, шея, грудь. Красного было меньше, чем белого. Через секунду он уже обнимал гибкий стан и, глядя в страстные, большие глаза, вел красавицу среди живого потока под звуки таинственного фокстрота. На ораторской кафедре, взятой напрокат у одного из членов бывшего русского Временного правительства и обклеенной карикатурными плакатами, стоял сам Пьер Ламуль и кричал, неистово звеня колокольчиком:
«Первому, кто напьется вдребезги, выдается золотой кубок! Дам, целующих кавалеров, прошу брать с них расписки! Представившая тысячу расписок провозглашается королевой поцелуев. О-ге-ге… У-лю-ли! Бонвиваны всех стран, соединяйтесь!».
— С тебя я не буду брать расписок, — говорила Тереза, пожирая глазами Мориса и грациозно в танце покачивая свой стан.
— А я не буду их тебе давать! Во Франции не хватит бумаги.
И они снова слились с пестрою толпою.
Кончив кричать, Пьер Ламуль подошел к столику, за которым сидел Роберт Валуа — славный потомок свергнутой династии, адвокат Жан Эбьен — племянник Гамбетты — и Сергей Иванович Ящиков, русский эмигрант из военных, человек с красной шеей и сангвиническим цветом лица.
— Дамы, — говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского, — превосходят самих себя!
— В них проснулись инстинкты, — сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов…
— Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов? — спросил Эбьен.
— О, католики, разумеется, дамы… Они нападают…
— Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком.
— Ха-ха-ха! — расхохотался Ящиков. — Это мне нравится… А? Так и сказала?
— Ну и что, — спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, — защемило это вас или не защемило?
— Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем!
— С красным или с черным? — воскликнул Ящиков.
— Эти русские не могут без политики!
— Vive le roi Henry Quatre!
— Прошу при мне не упоминать о Бурбонах!
Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой.
— О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было!
Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак.
Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко.
— Передышка, — крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики.
— Идем сюда, — шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик.
— Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял…
— Я могу выдать тебе расписку.
На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений.
— Уговори его куда-нибудь уехать!
— Как же! Он жить без меня не может!
— Пошли его к черту!
— А черт разве даст мне в год 200 000 франков?
— О эти франки!
— Да! «О», когда они есть, и «ах», когда их нет!
— Неужели ты продажна, Тереза?
— Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мартовских кошек!
— Почему только 10 000?
— Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня?
Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее.
Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица… такая красавица… Но все исчезло, и явилась надпись:
«Инженер Симеон пробует новый трактор».
— Снова, снова, — раздались голоса, — повторите картину.
Вспыхнули слова:
«Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца».
Явился неведомый лес и красавица… такая красавица и вновь…
«Инженер Симеон пробует новый трактор».
— Снова, снова, — кричали мужчины, — к черту инженера!
— Так как же ты любишь меня? — спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул. — Ну же!.. Как ты меня любишь?
— Я… я… очень люблю, — пробормотал он, глядя на экран.
— Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?
— Люблю… как…
— Ну, как что?
— Как лошадь!
— Осел!
Среди дам слышался ропот.
— Дальше, дальше, — кричали они, а мужчины орали: — Снова, снова!
Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:
— Какой красавец… сразу видно, что… изобрел трактор.
И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.
Глава II
Привидение XX века
Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.
Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.
— Ну-с, — сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то очень приятное, — мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?
И она еще сильней сжала щипок.
— Люсси! — прошептал истязуемый.
— Поедем домой!
— Но!..
— Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!
Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.
— Вот женщина, — говорил первый, — клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!
— Да, — багровея, бормотал полковник, — мда!.. Много женщин видал в родной стороне… но одна лишь из них в память — врезалась мне… Эй, дубинушка, ухнем!
