Геннадий Гусаченко - Жизнь-река
Мы с Петькой видели: машина сейчас переедет ноги женщины. Могли закричать, предупредить, но молча наблюдали. И это случилось. Женщина истошно закричала. Вцепилась в шину, вдавившую её ноги в колдобину. Грузовик остановился. Засуетились люди. Пострадавшую погрузили в эту же машину и отправили в больницу. До сих пор считаю себя виноватым. Прости, Господи!
Осенью, на октябрьский праздник, в нашей комнатушке «на проходной» собрались гости. Пили, курили, громко разговаривали. У стенки, за спинами гостей, на солдатской железной койке лежал я. Было жарко и душно. Свет лампочки резал глаза. Я ворочался, не спал, сучил ногами. Мать сердито спросила:
— Что не спишь? Всё крутишься, ногами дрыгаешь…
— Меня клопы заели, — сонно ответил я.
Гости беспокойно зашептались, подозрительно начали себя осматривать, задвигали стульями, собираясь домой. Напрасно мать пыталась убедить их, что клопов у нас нет, что Генка выдумал всё спросонья. Гости ушли.
Не знаю сейчас, почему я так опозорил родителей. Видимо, детское воображение виной тому. Незадолго перед гулянкой мать обдавала кипятком столы, стулья, кровати. Карбофосов, дихлофосов и прочей гадости для травли насекомых тогда ещё не придумали. Плеснуть на тараканов и клопов кипятком, выставить зимой скарб на мороз — вот и все методы борьбы с паразитами.
— Мам, зачем льёшь горячую воду на кровать? — спросил я.
— Чтобы клопов не было, а то заедят нас.
Вот я и выдал «шедевр на гора»! Пример того, насколько дети впечатлительны и восприимчивы к увиденному, к услышанному.
Думайте, родители, не спешите с ответом на детский вопрос. Иначе, малышня вас так подставит — со стыда сгорите! Однажды, нам с женой Людмилой тоже пришлось позор стерпеть. Нашей дочуре Ирочке тогда было четыре годика, а сынишке Виталику девять лет. Мы вчетвером сидели в салоне электропоезда, стоящего у перрона станции Тогучин. Людмила шепнула мне:
— Успею в туалет сходить?
Я отложил газету и посмотрел на часы.
— У тебя пятнадцать минут. Не опоздай…
Она поднялась и вышла из вагона.
— Пап, а куда мама пошла? — обеспокоено спросила Иринка.
— Пись–пись, — не отрываясь от газеты, машинально ответил я.
Пассажиры тихо шелестели пакетами, свертками, журналами, когда двери распахнулись, и в широком проеме показалась Людмила. И тут на весь салон прозвучал громкий, восторженно–радостный возглас:
— Мам, ты уже пописала?!
Все пассажиры разом перестали шуршать, подняли удивленные лица на вошедшую. Под их пристальными взглядами Людмила сконфуженно прошла на свое место, сердито шикнула на меня:
— Ничего, кроме туалета, не мог придумать сказать ей?
Я пожал плечами: разве мог подумать, что она ляпнет такое?
В другой раз мне пришлось краснеть.
Мой отец забил быка к свадьбе моей младшей сестры Людмилы. Привез говядину на рынок в Новосибирск. Я с сынишкой Виталиком заезжал на базар, помогал отцу подтащить тушу к рубщику мяса, выложить готовые для продажи куски на прилавок. Спустя год или два я и Виталик ехали в троллейбусе мимо оперного театра, круглый купол которого сынишка спутал с крышей рынка, тоже закругленной. Виталик оживился вдруг, что узнал приметное место да как закричит на весь троллейбус:
— Пап, пап! Смотри! Вот базар, где ты продавал мясо!
И на оперный театр показывает. И все на меня посмотрели, головами покачали: нашёл же место, деревенщина!
Как мне было стыдно в ту минуту! Как милы и приятны мне сейчас воспоминания о тех наивных детских вопросах, из–за которых пришлось претерпеть минутный стыд!
Господи! Благодарю Тебя безмерно за то, что избавил меня от большего стыда за своих детей! За то, что наставил меня воспитать их честными, справедливыми, заботливыми к отцу и матери, к своим детям, отзывчивыми к людям, не алчущими чужого добра, не завистливыми, не подлыми, не скупыми и не жадными, а законопослушными, достойными гражданами. За то, что наделил их теми качествами, которые и определяют понятие «порядочный человек»! Никогда более не жег мне уши стыд, и не терпел я позора за своих дорогих мне сына и дочь, Спасибо, Тебе, Господи за благо моего душевного покоя на старости лет — большей награды за свои труды и возжелать нельзя!
«Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их». Притча Соломона, сына Давидова, царя Израильского. Гл. 17 (6).
Однако, пора закончить воспоминания жизни «на проходной». Я продолжу их как только выдастся столь же тихий и благодатный денёк.
А сейчас спать.
Я провалился в глубокий, сладостный сон и не заметил, как проспал всю ночь.
Без претензии на гениальность
Моё лежание в палатке под пуховиком изрядно затянулось. Старый пуховик, долгополый и просторный, надёжно согревал меня в утренней свежести. Мне привёз его перед уходом в плавание друг по военно–морской службе на Тихоокеанском флоте Игорь Ставицкий. Мы служили с ним на подводной лодке К-136. На этой ракетной «дизелюхе» Игорь был штурманским электриком, а я электромехаником БЧ‑2, (ракетно–артиллерийской боевой части).
Сорокалетняя дружба наша проверена на прочность глубиной погружений, временем и жизнью.
— На, держи, — вытащил Игорь из «Нивы» свой пуховик. — Пригодится. На Север идёшь, там весна запоздалая.
Спасибо, Игорёша! Согревает меня пуховик надёжно. Добротой твоей, дружеской верностью, памятью флотской юности.
Я вылез наружу и осмотрелся.
С реки несёт свежестью. Лёгкая рябь покрывает поверхность воды. Стрижи низко носятся над рекой, предвещая дождь. Ветер гонит рваные облака, время от времени закрывая солнце. Если и соберётся дождь — не раньше, чем к концу дня. И я успею оставить за кормой десяток–другой километров. А стихнет ветер, то и больше удастся пройти.
Торопясь, я подкачал лодки, стаскал в них рюкзаки и палатку.
— Ну, с Богом, — помолясь, сказал я и столкнул катамаран с мелководья на глубину. Лёгкий капроновый флажок на мачте трепетал в нужную мне сторону, на северо–запад. Я распустил парус. «Дик» быстро удалился от приютившего меня клочка суши, и скоро очертания берега приняли одну ровную линию зеленых кустов. Солнце то выглядывало из–за облаков, то пряталось за них. Похолодало. Одевшись потеплее, я удобно устроился на сиденье, привалившись спиною к мачте. Суп с тушёнкой, овсяная каша и кофе с молоком, подогретые на миниатюрной газовой печке, составили мой завтрак. Дополнила его горсть карамели, брошенная в карман, чтобы скрасить и разнообразить одиночное плавание по необъятной и могучей реке.
Я один сейчас в этой точке планеты между небом и водной ширью. Ощущаю себя ничтожным, крохотным созданием в сравнении с объявшим меня простором. Мошкой, затерянной в безмерном пространстве.
