Тайна Мёртвого Озера - Ирина Югансон
Конечно же, на козлах захотели сидеть все разом, но первой выпало Метте. Вернулась она тихая, задумчивая. На расспросы друзей отвечать ничего не стала: – Сами спросите, дядя Юстас слово взял, и потом всё равно я лучше него не расскажу.
Когда, наконец, очередь дошла до Гийома, и он после двух-трёх "наводящих" вопросов решился задать главный – не слыхал ли дядя Юстас о рыбках-золотое перо? – тот так фыркнул, аж лошади шарахнулись. Хохотал он долго, от души, всхлипывая, утирая слёзы рукавом. – Да что ж вы все, сговорились? Одному про рыбок, другому про рыбок, третьему. У меня уже от ваших рыбок мозоль на языке. Вас что, водяной околдовал? Или вы меня разыграть решили? Нет?
Что ж, слыхал я о светящихся рыбёшках, или как их там называют, как не слыхать. И о троллях слыхал. И о русалках. И о колдунах. Давно это было, в детстве. Я тогда любил сказки слушать и свято верил, что так всё и было на самом деле – и сокровища в пещерах, и меч в озере, и змей о трёх головах.
Ну слушай, лет сто назад, а может и все двести – залетела как-то в наши края неведомо откуда птичка с золотыми пёрышками. Махонькая такая птичка, да непростая – днём её не увидеть – может в гнёздышке спит, может в поднебесье кружит, а ночью словно золотой фонарик с ветки на ветку перелетает, а уж поёт так нежно, так ласково, будто крохотные колокольчики звенят.
Поселилась эта птичка на старой мельнице, той самой, между прочим, куда мы с вами направились. И решил тогдашний мельник её поймать, во дворец отнести. Большие деньги ему померещились – за такую-то диковину король никакого золота не пожалеет – полный кошель отвалит!
Только не давалась чудная птичка мельнику в руки. Всё лето он сети по саду раскидывал, силки настораживал – не смотрит златинка, так птичку эту народ прозвал, на приманку. Уж чего-чего мельник не перепробовал – и зерно отборное, и крошки хлебные, и жуков с гусеницами не поленился, наловил. Другой бы отступился, а наш только больше раззадорился.
И вот что пришло ему однажды в голову – насобирал он стекляшек разноцветных, осколочков зеркала, бусинок ярких, выложил на земле, чтобы блестели в лунном свете, да тенёта сверху и натянул. А наутро – вот она – бьётся в сетях певунья ночная.
Осторожно, чтобы пёрышки не помять, вынул он малую кроху, зажал в кулаке, а у той сердчишко тук-тук, тук-тук молоточком, словно на волю просится. А в глазах у птички – вроде, что там разглядеть сможешь – всего-то две бусинки чёрные, – но такая в бусинках этих тоска, такая горечь, что даже у мельника сердце словно обручем сдавило.
И ведь в самом деле жаль мельнику птаху, жаль, да денег того жальче. Засунул он пленницу в клетку, пошёл лошадей запрягать, чтобы во дворец ехать, а в дом вернулся – глядь, лежит на дне клетки тельце бездыханное.
Вытряхнул он со злости то, что было птичкой в запруду, погоревал о потерянных деньгах, да и забыть хотел. Только не забывается ничего – болит сердце, словно кто в кулаке его сжал, и такая тоска на душе, будто засунули душу в клетку, да и дверцу захлопнули. День и ночь златинка мельнику видится – глядит на него с укоризной, звенят тихонько колокольчики, а в звоне том слышится – "Я бы жить могла, людям радость нести, зачем ты убил меня, мельник?" – Мельник оправдывается – "Откуда ж мне знать, что ты в неволе жить не сможешь?" – А она на это – "Должен был знать. Разве счастье живёт в неволе?"
Продал мельник свою мельницу, да и съехал отсюда в чужие края. Что с ним стало потом – никто не слыхал. А в запруде с той поры странные рыбёшки объявились – днём их не видать, а ночью мелькают, светятся в воде золотые фонарики.
Правда, сколько раз я там был, сам их не видал ни разу. Вот так-то.
Ну да ладно, кончай разговоры. Похоже, погода портится.
К вечеру, как уже подъезжать к мельнице, натянуло откуда-то мрачные тяжёлые тучи, подул сильный ветер. По ветру вместе с пылью и листвой летели странные существа, похожие на тусклые мыльные пузыри – капурёхи. Они издавали жалобный писк и словно просились в повозку. Девочки испугались, Андерс замахал руками, закричал: "Кыш-кыш! А ну пошли отсюда! Вас только здесь не хватало!"
Резкий порыв ветра раскидал капурёх в разные стороны, и они исчезли. Но своё дело сделали – неприятности накликали.
Гигантский всполох с треском и грохотом разорвал небосвод пополам, и разразилась страшная гроза. Молнии сверкали чуть не в двух шагах, гром гремел над самой головой не переставая. Лошади в панике пронзительно ржали, вскидывали головы и скалили зубы. Ещё минута, и они понесут. Как удержать их? Что, если разобьётся фургон!
Юстасу пришлось спрыгнуть с козел и успокаивать коней.
Дорогу напрочь размыло, колёса увязали, фургон кренился и, казалось, вот-вот перевернётся или развалится, оси трещали от натуги. Это ж надо было попасть в такую передрягу! Пропадёт зерно!
И вот тут, к счастью, из-за пелены дождя показалась старая мельница.
Тамошние обитатели, услышав сквозь ливень ржание коней и крики, бросились открывать ворота. И вот уже взмыленные и выбившиеся из сил кони распряжены, насухо вытерты и поставлены в тёплую конюшню.
– Как там зерно? Не вымокло?
– Цело и сухо. Мастерски вы его укутали.
– А то! – Не хуже, чем младенцев новорожденных. Не такое сейчас время – хлебом разбрасываться.
Теперь можно было позаботиться и о людях. Растереть докрасна льняными полотенцами, переодеть в чистую, пусть и не всем по росту, одежду, накормить-напоить горячим. И каждому, – что взрослым, что детям, не принимая отказов, налить по стаканчику горячей воды с вином, мёдом и корицей. Ах, какое же это великое дело – в ливень и грозу быть под крышей, в сухости, в тепле, среди добрых друзей!
Приветливые лица, жар растопленного очага, мягкий свет восковых свечей – что ещё нужно для счастья?
Гроза продолжала бушевать за ставнями, но о ней уже можно было говорить как о чём-то прошедшем.
– Как же я испугалась, –
