Тайна Мёртвого Озера - Ирина Югансон
– Только не на Лесном озере это случилось, а на мельничной запруде. Мне тогда лет семь было. Подговорил меня хозяйский сынишка ночью раков ловить. Рака мы так ни одного и не поймали. Зато на странных этих рыбок, что в чёрной воде, словно звёздочки светились, вволю нагляделись.
– А какие они, дедушка?
– Тонюсенькие такие веретёнышки, а на спинке будто флажок или пёрышко длинное, трепещет. И свет от них идёт лёгкий – от самой рыбёшки серебристый, а плавничок золотом отливает. Может и в Лесном они водились, так я ночью там ни разу не был, а днём разве различишь, кто там в воде плавает, карась с уклейкой или рыбка-огонёк?
Глава 6. Пряха. Маленький Петер.
В полнолуние, едва наступила ночь, Элис заперла двери на свою половину, потом достала из сундука длинное, похожее на рубаху, белое платье из тонкого льна, не спеша переоделась, распустила волосы. Пепельные. Лёгкие, словно облако.
– Всё, можешь обернуться.
– Элис, дай я тебе волосы расчешу? Ну что тебе, жалко что-ли? Какие они у тебя красивые!
А у меня голова чёрная, как крыло воронёнка. Даже в зеркало глядеться не хочется. А у мамы, ты помнишь, какие у мамы волосы? – Гийом чуть не оговорился: "были", и недосказанное слово повисло в воздухе.
– У Руфи волосы чуть темнее моих, цвета ржаной соломы.
– А у папы?
– У Огюста тёмно-каштановые. Ты у нас в бабку пошёл.
– А почему так? – Бабушка отсюда, с севера, вы с мамой с юга, должно бы быть наоборот – она светлая, вы тёмные.
– Не болтай глупости. Тихо, ты же мне сейчас все волосы вырвешь! Всё, всё, хватит, угомонись, мне пора.
– А можно, я с тобой?
– Ты же знаешь, что нельзя. Никого не должно быть рядом. Хочешь, подержи мне лестницу.
– Хочу.
– Только осторожно, не шуми на чердаке, – Хильду разбудишь.
Гийом выглянул в окошко – Туч-то сколько, небо всё заволокло.
– Ничего, разберёмся. Пора. Дай-ка мне сито.
Гийом протянул Элис небольшое волосяное сито. Оба они забрались по крутой лесенке на чердак, потом Элис уже одна вскарабкалась по узенькой стремянке, и вылезла на крышу из слухового оконца.
На минуту она замерла и стала вслушиваться в тишину. Растопыренной ладонью начертила в воздухе круг. Прошептала что-то непонятное. – Теперь можно и пошуметь, теперь кому не надо ничего не увидит, ничего не услышит. – Пряха подняла сито над головой: – Хороший у меня бубен? – Тонкие пальцы стали выбивать сложный ритм. Сначала ничего не происходило. Только пульсировали и гудели в такт ударам невидимые нити. Но очень скоро в плотной пелене облаков, там, где смутная желтизна обозначила луну, появился разрыв. Ритм всё ускорялся, разрыв становился всё шире, всё больше. Последний гулкий удар – и вот уже плывёт в круглой проталине, сияет средь лёгкой облачной дымки полная луна.
Юная «колдунья», не разжимая губ, завела какую-то странную мелодию. Тягучую. Зовущую. Повернула свой «бубен» так, что лунный свет невесомым потоком полился сквозь него, сплетаясь с пепельными невесомыми волосами.
Минута… другая… пять минут… Постепенно мелодия стала слабеть, слабеть, слабеть… И вот совсем затихла… Пряха опустила онемевшие от напряжения руки, и в тот же миг тёмная туча затянула проталину.
Озябшая и усталая, Элис, распахнув полукруглые створки, пролезла в слуховое окошко и, стараясь не шуметь, спустилась по стремянке.
Гийом был уже наготове, ловким движением он накинул тётке на плечи тёплый клетчатый платок и сразу же протянул ей серебряный стаканчик с тёмно-красной густой жидкостью.
– Что это?
– Смородинная наливка. Пей, а то простудишься, вон, как дрожишь.
– Помощник ты мой! Что бы я без тебя делала?
Они спустились в комнату, Гийом зажёг свечи, и тётка сразу уткнулась в книгу, что-то с ней сверяя, что-то выписывая в заветную тетрадку.
Гийом всё это время сидел рядышком, не проронив ни слова.
Наконец Элис оторвала глаза от книги – Шёл бы ты спать, Ги, ты устал, вон уже носом клюёшь..
– Не-а, я с тобой.
– Ведь всю ночь сидеть придётся.
– Ты-то вон не спишь.
– Я – это я, взрослый человек.
– А я что, маленький?
– Ну, хорошо, тогда расчеши мне волосы ещё разок, только аккуратнее, не спутай.
Она достала совсем другой, частый серебряный гребень, и Гийом, гордый порученным делом принялся бережно расчёсывать уже почему-то не пепельную, а золотистую, словно впитавшую лунный свет, копну волос.
Когда гребень оказывался сплошь опутан лёгкой светящейся куделью, её снимали, откладывали в сторону и всё начинали снова. И так до тех пор, пока на столе не выросла небольшая пушистая горка. Нет, не волос, а чего-то особенного, чему и названия не найдёшь.
– Всё. Спасибо.
Девушка достала узенькое веретенце, наживила кудель на старую прялку, и вот потекла-побежала из-под ловких пальцев тонкая, как паутинка, золотистая нить.
Плохо ли, хорошо ли, но на наших друзей свалилась слава. Шагу они не могли ступить, чтобы кто-то из соседей не подошёл просто пожать руку, поговорить о важном, словно со взрослыми, порасспросить подробнее о Том лесе и Том озере. И, куда бы они не отправились, всюду за ними хвостом ходил теперь Маленький Петер, заглядывал в рот, ловил каждое слово и весь сиял от счастья. Ему нравилось показывать перед остальными, непосвящёнными и неприближёнными, свою особую осведомлённость. Затевать к делу и без дела разговоры о всяких странных и непонятных вещах, наслаждаться, что тебя, тебя, кого затыкали все, кому ни лень, слушают, не прерывая. Ну и конечно, при всяком удобном случае вставлять: "Вот мы с Гийомом…", "Я Гийому так прямо и сказал…", "Гийом об этом никому
не говорил, только мне…"
Единственное, что его задевало, и пребольно задевало, что "гийомовы", хоть и терпели его присутствие, но своим признавать не спешили, встречали без особой радости, если шли куда, с собой не звали. Это он им навязывался, он бежал следом маленькой собачонкой. А порой приходилось глотать совсем обидное: – "Петер, уйди, пожалуйста, дай нам поговорить."
Уж он ли не свой в доску? А раз так, какие могут быть от него секреты?
И потом, с чего вдруг вся гийомова компания сдружилась с Дылдой? Враждовали-враждовали, а тут, прям, чуть не родня! На что он им сдался? Они – герои, а Йен – никто!
Можно подумать, он тут в деревне над всеми главный. Взял себе за моду – людьми помыкать, а что ему не так, раз – кулаком в нос! Знает, что с ним никто силой равняться не может. А сколько на него у Петера обид накопилось! – Счёту нет! Как только эти дылдоны его ни называли! И "сосунком", и "маменькиным сыночком" – это ещё безобидные прозвища, а то, бывало, такое словечко прилепят, какого и повторить язык не повернётся! Сколько раз, ни с того, ни с сего, давали по шее! –
