Александр Дюма - Ожерелье королевы
– Нет, нет, – сказала королева, – я так не хочу. Разве вы не катаетесь на коньках, господин де Таверне?
– Прошу прощения, сударыня, – отвечал Филипп.
– Дайте коньки шевалье де Таверне, – приказала королева и повернулась к нему. – Что-то мне подсказывает, что вы катаетесь на коньках так же хорошо, как Сен-Жорж, – сказала она.
– Но Филипп с давних пор катается на коньках очень изящно, – заметила Андре – А теперь вы не знаете себе равных, господин де Таверне?
– Раз ваше величество оказывает мне такое доверие, я сделаю все, что в моих силах, – отвечал Филипп.
Он уже вооружился коньками, острыми и отточенными, как лезвия.
Он встал позади саней, толкнул их, и бег начался. Тут присутствующие увидели любопытное зрелище. Сен-Жорж, король гимнастов, Сен-Жорж, элегантный мулат, Сен-Жорж, модник, человек, всех превзошедший в телесных упражнениях, Сен-Жорж угадал соперника в молодом человеке, осмелившемся подбежать к нему на этом ристалище.
Он запорхал вокруг саней королевы со столь почтительными, преисполненными очарования реверансами, которые ни один придворный не делал более пленительно на Версальском паркете Упорно продолжая игру, Филипп, несмотря на ловкий ход противника, принял необычайно смелое решение; он покатил сани с такой страшной быстротой, что Сен-Жорж дважды заканчивал свой круг позади него вместо того, чтобы закончить его перед ним, а так как скорость саней вызвала испуганные крики зрителей, которые могли испугать и королеву, Филипп сказал ей:
– Если вашему величеству угодно, я остановлюсь или, по крайней мере, замедлю бег.
– О нет! Нет! – вскричала королева с тем пылом и жаром, какие она вкладывала и в работу, и в наслаждения. – Нет, нет, я не боюсь. Быстрее, шевалье, если можно, быстрее!
– Тем лучше! Спасибо, что разрешили, я держу вас крепко, положитесь на меня!
И сани покатили быстрее стрелы.
Сен-Жорж бросился наперерез, но тут Филипп, собрав все силы, так искусно и быстро заскользил на самом закруглении коньков, что прошел перед Сен-Жоржем, толкая сани обеими руками. Затем истинно геркулесовым движением он заставил сани сделать крутой поворот и снова помчал их в противоположную сторону, тогда как Сен-Жорж, увлекаемый инерцией собственного движения, не мог замедлить бег и, безнадежно проигрывая расстояние, остался далеко позади.
Воздух наполнился приветственными криками. Филипп покраснел от смущения.
Но он очень удивился, когда королева, сама же ему рукоплескавшая, сказала, задыхаясь от наслаждения:
– Господин де Таверне! Теперь, когда победа за вами, пощадите меня! Пощадите! Вы меня убьете!
Глава 10.
ИСКУСИТЕЛЬ
Повинуясь приказу или, вернее, просьбе королевы, Филипп, присев, напряг свои стальные мускулы, и сани внезапно остановились, как арабский конь, которому в песках пустыни подколенки служат опорой.
– Ну, теперь отдохните, – сказала королева и, шатаясь, вышла из саней. – По правде говоря, я никогда не думала, что скорость может так опьянять. Вы едва не свели меня с ума!
И в самом деле: сильно пошатываясь, она оперлась на руку Филиппа.
Шелест удивления, пробежавший по всей этой позолоченной, пестро одетой толпе, предупредил ее, что она опять нарушила этикет, допустила погрешность, непростительную в глазах зависти и раболепства.
Филипп, смущенный этой великой честью, сильнее задрожал и сильнее смутился, чем если бы его государыня нанесла ему публичное оскорбление.
Он опустил глаза; сердце его колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку.
Странное чувство, вызванное этим бегом, волновало и королеву, она взяла за руку мадмуазель де Таверне и велела подать ей кресло.
Некоторое время королева оставалась в задумчивости, затем подняла голову.
– Ох, чувствую, что замерзну, если буду сидеть неподвижно! – сказала она. – Еще один тур!
И села в сани.
Филипп, печальный, уставший, напуганный тем, что сейчас произошло, неподвижно стоял на месте, провожая глазами удалявшиеся сани королевы; внезапно он почувствовал, что кто-то до него дотронулся.
Он обернулся и увидел отца.
Филиппу показалось, что его глаза, расширившиеся от холода и от радости, засверкали.
– Вы не хотите обнять меня, сын мой? – спросил он. Эти слова он произнес таким тоном, каким должен был бы отец греческого атлета поблагодарить его за победу в цирке.
– От всего сердца, дорогой отец! – отвечал Филипп. Но нетрудно было заметить, что между значением этих слов и тоном, каким они были произнесены, никакой гармонии не существует.
– Ну-ну! А теперь, когда вы меня обняли, бегите, бегите скорее!
И он подтолкнул сына.
– А куда я должен идти? – спросил Филипп, – Да туда, черт возьми! Поближе к королеве!
– О нет, отец, нет, спасибо!
– Что значит – «нет»? Что значит – «спасибо»? Вы с ума сошли? Вы не желаете присоединиться к королеве? Да, да, к королеве, которая вас хочет.
– Которая меня хочет?
Таверне пристально посмотрел на барона.
– По правде говоря, отец, – холодно произнес он, – я полагаю, что вы забываетесь!
– Ах, вот как!.. Королева оборачивается – и это уже в третий раз. Да, сударь, королева обернулась трижды, и вот, смотрите, она оборачивается снова. Кого же Она ищет, господин глупец, господин пуританин, господин из Америки? А?
И старикашка закусил, – не зубами, а деснами, – серую замшевую перчатку, в которой могли поместиться две такие руки, как его одна.
– Что ж, – сказал молодой человек, – даже если вы и были бы правы, – хотя, вероятно, это не так, – разве королева ищет меня?
«Ну, – подумал старик, – я сброшу тебя с высоты твоего величия, господин американец; у тебя есть слабое место, колосс, да еще какое слабое, дай только мне вцепиться в него моими старыми когтями – тогда увидишь!»
– Ты не заметил одну вещь? – спросил он вслух.
– Какую?
– Которая делает честь твоему простодушию.
– Я слушаю вас.
– Это очень просто: ты приехал из Америки; ты уехал туда в тот момент, когда король уже был один, и уже не было королевы, если не считать Дю Барри, малопочтенной августейшей особы; ты возвращаешься, ты видишь королеву и говоришь себе: «Будем с нею почтительны».
– Разумеется!
– Черт побери! Что такое королевская власть, дорогой мой? Это корона, и к ней не прикасаются, черт возьми! Ну, а что такое королева? Это женщина, а женщина – это другое дело, к женщине прикасаются!
– К женщине прикасаются! – покраснев от презрения и гнева, вскричал Филипп, сопровождая свои слова таким красивым жестом, что ни одна женщина, увидев это, не могла бы не полюбить его, и никакая королева – не поклоняться ему.
– Ты, конечно, мне не веришь, – продолжал старикашка тихо и почти свирепо – столько цинизма было в его улыбке, – что ж, спроси господина де Куаньи, спроси господина де Лоаена, спроси господина де Водрейля!
– Молчите! Молчите, отец! – глухо проговорил Филипп. – Молчите, или, не имея возможности трижды ударить вас шпагой за это тройное кощунство, я ударю шпагой себя, ударю без всякой жалости и сию же секунду!
Старик повернулся на каблуках. Филипп с мрачным видом остановил старика.
– Итак, вы полагаете, что у королевы были любовники? – спросил он.
– А что, для тебя Это новость?
– Отец, ради всего святого, не повторяйте этого!
– Нет, я буду повторять!
– Для чего же вы повторяете? – топнув ногой, вскричал молодой человек.
– Эх! – вцепившись в руку сына и глядя на него с демонической улыбкой, произнес старик. – Да для того, чтобы доказать тебе, что я не ошибался, когда говорил: «Филипп! Королева оборачивается; Филипп, королева ищет;
Филипп, королева хочет; Филипп, беги, беги, – королева ждет!»
– Ради Бога! – закрыв лицо руками, воскликнул молодой человек. – Ради Бога, замолчите, отец, вы сведете меня с ума!
– По правде говоря, я отказываюсь понимать тебя, Филипп, – сказал старик, – Разве любовь – преступление? Это доказывает, что у человека есть сердце, а разве не заметно сердце в глазах этой женщины, в ее голосе, в ее поведении? Она любит, говорят тебе, она любит, но ты философ, ты пуританин, ты квакер, ты американец, ты не любишь; так пусть она смотрит, пусть оглядывается, пусть ждет. Оскорби ее, пренебреги ею, оттолкни ее, Филипп!
С этими словами, проникнутыми едкой иронией, старикашка, видя эффект, который он произвел, убежал.
Филипп остался один; сердце его колотилось, голова пылала; он не думал о том, что уже полчаса прикован к месту, что королева закончила прогулку, что она возвращается, что она смотрит на него и что, проходя мимо, она спрашивает:
– Вы, должно быть, хорошо отдохнули, господин де Таверне? Идите сюда, только вы способны по-королевски сопровождать королеву на прогулке. Посторонитесь, господа!
Филипп подбежал к ней, ослепленный, оглушенный, опьяненный.
Когда он положил руку на спинку саней, он почувствовал, что его охватило пламя; королева небрежно откинулась, и пальцы его коснулись волос Марии-Антуанетты.
