Генри Хаггард - Дочь Монтесумы. Сердце Мира
Потом мы облачились в новые одежды, правда, не без труда, потому что их покрой был нам непривычен, и отправились в столовую. Там нас встретила Майя, но так изменившаяся, что ее трудно было узнать. На ней была шелковая одежда, затканная золотом, браслеты и драгоценные камни.
– Как и вы, я переоделась… Или вам не нравится мой наряд?
– Не нравится?! Я никогда не видел лучшего! – возразил сеньор.
– Не видели лучшего? Между тем, это один из самых простых, которые у меня есть. Подождите, когда мы будем дома, я покажу вам еще лучшие!
– Я не знаю, что мне больше нравится: ваш наряд или вы сами!
– Тише, друг! Здесь нельзя говорить так свободно! – остановила Майя сеньора. – По ту сторону гор я была вашим товарищем, а здесь я – Царица Сердца!
– Тогда я предпочел бы, чтобы вы оставались прежней индейской женщиной… Или вы, быть может, шутите?
– Я вовсе не шучу, – проговорила она с подавленным вздохом. – Вы должны быть осторожны, не то будет плохо вам, или мне, или нам обоим. Здесь я первая из женщин, а мой двоюродный брат будет, конечно, наблюдать за мной. Вот идет отец…
Одет он был довольно просто, как и мы, только на шее висела толстая золотая цепь с подвешенным к ней золотым изображением символического сердца. Мы заметили, что Майя ему поклонилась, на что он ответил кивком головы, а оба индейца, принесшие пищу, каждый раз, когда он проходил мимо них, кланялись до земли. Нам обоим было ясно, что нашей дорожной дружбе пришел конец и теперь перед нами властный царь.
– Кушанье готово! – сказал он. – Прошу садиться и есть. Садись и ты, дочь. Ты можешь не стоять предо мной, мы все еще как бы в пути и можем отбросить церемониал, пока не будем в стенах Священного Города!
Мы ели что-то очень вкусное, но неизвестное, и запивали соком, похожим на вино. Глядя на сеньора, я ясно видел, что у него тяжело на сердце. В дороге он был как бы нашим начальником, а здесь Зибальбай, до сих пор называвший его «сеньор» или «друг», обращаясь к нему теперь, говорил «чужеземец» или еще одно индейское слово, которое означает «незнакомец». То же было и по отношению ко мне. Но меня ожидала приятная неожиданность: лишенный всякой возможности курить в продолжение шести недель, я увидел, что индеец несет особые сигары, сделанные из табака, завернутого в тонкую солому индейской ржи.
– Ты сейчас отправишься, – повелительно обратился к вошедшему Зибальбай, – в село хлебопашцев и моим именем велишь старшему прислать мне четверо носилок и носильщиков к пяти часам после восхода солнца. Ты предупредишь их также, чтобы наготове были лодки для переправы через озеро. Но если жизнь ему дорога, пусть никто в городе не знает о моем возвращении!
Индеец низко поклонился, взял свой плащ и вышел.
– Далеко до деревни? – спросил сеньор.
– При плохой дороге шесть часов, если только он в темноте не свалится в пропасть, – ответил Зибальбай. – Уже поздно, и время отдыхать; идем, дочь. Спокойной вам ночи!
Майя встала и, прощаясь, подала сеньору руку, которую он почтительно поцеловал.
– Как хорошо затянуться табаком! – сказал он, когда мы остались одни. – А заметили вы, друг, как переменился Зибальбай? Я никогда не обольщался насчет его характера, но теперь ничего не понимаю!
– Мне кажется, сеньор, что, подобно некоторым католическим патерам, он страшный фанатик. Он властолюбив и деспотичен. Он не пощадит ни себя, ни других, если вопрос встанет о благе страны или славе его богов. Какая у него должна быть сила воли, если, почитаемый как божество, он явился в нашу страну под видом нищенствующего врача и решился пройти тот путь, который никто из его народа не проходил. Он все перенес без ропота, потому что цель его странствия достигнута!
– Какова же эта цель? Я до сих пор ее плохо понимаю, и при чем тут мы?
– Цель всей его жизни – восстановить павшее Царство Сердца. Я не верю богам Зибальбая, но верю его видениям, так как они привели его ко мне. Ни один из нас порознь не может достигнуть успеха!
– Почему?
– Мне нужны средства, а ему – люди. Если он даст мне средства, я доставлю ему людей тысячами!
– Начинаю понимать, но боюсь, что вам встретятся большие препятствия на вашем пути. Но что должны делать Майя и я, если мы не собираемся восстанавливать никакое царство? Мы будем простыми зрителями?
– Как можно так говорить! Она ведь наследница своего отца, а вы оба… стали так дороги друг другу! – добавил я после минутного размышления.
– Я не думал, что вы заметили нашу взаимную привязанность, Игнасио. Я ничего не говорил, так как знаю, что вы ненавидите женщин!
– Я не совсем слеп, сеньор. К тому же нельзя не заметить, когда в жизнь друга входит женщина. Нет, вы не можете не быть действующим лицом, но какова ваша роль – не знаю. Она зависит, впрочем, от откровения богов Зибальбая или, собственно, того, что он примет за откровение. Он расположен к вам пока, так как допускает, что оракул признáет вас сыном Кветцала, который спасет весь народ. Таково пророчество. Но будьте осторожны: если он придет к обратному заключению, то сметет вас с лица земли, и вы вынуждены будете расстаться с Майей!
– Этого никогда не случится, пока я жив!
– Может быть, но те, кто мешает жрецам или земным владыкам, недолго живут. Еще нет оснований падать духом: я здесь нужен и потому могу во многом помочь. Я дал Майе клятву, что сделаю для вас обоих все, что только в состоянии сделать. Быть может, и вы поможете мне!
– Во всяком случае, мы будем держаться вместе. Но о будущем рано толковать, а теперь пора спать. Верно только одно, что если не умрет Майя и не умру я, то она будет моей женой.
XIV
Сердце Мира
Было еще совсем темно, когда на следующее утро нас разбудил голос Зибальбая:
– Вставайте! Пора двигаться в путь!
– Разве носилки уже здесь? – спросил я.
– Нет. Они могут быть здесь только через несколько часов. Но я непременно хочу быть сегодня в городе, и потому мы идем навстречу носильщикам!
В общей комнате мы застали наших спутников уже совершенно готовыми. На столе стояла пища.
– Кушайте и идемте! – торопил нас старик.
Ветра не было, но холод стоял довольно сильный, и мы старались согреться быстрой ходьбой. Когда стало светать, я заметил, что вся окружающая местность все время понижалась, образуя как бы очертание чаши, окаймленной горами. Вдали виднелось озеро, в священные воды которого текли многочисленные ручьи с соседних склонов. Но особенно я обратил внимание на густой туман, наполнивший воздух; вскоре он стал рассеиваться, и нашим глазам представилась величественная панорама. Необычайность картины заставила меня даже остановиться. Серебристые ручьи протекали по зеленой долине, за ней виднелись рощи, вдали блестело озеро, а на большом острове посреди него возвышался Священный Город, очертания которого виднелись в небесной синеве.
