Мельник Акимович - Гранитный линкор
Перед позициями североморцев тянулся вглубь и вширь пологий открытый спуск. Егеря должны были обязательно пройти по нему. Очевидно, сюда-то и поджидали врага советские пулеметчики. «С этого пупка живым никто не уйдет!» — оценивая пологий спуск, говорили они.
Враг собирал свои силы, готовился к решительному броску через открытое место.
Второй номер снова до боли сжимает локоть Семена, а тот по-прежнему неподвижен, будто неживой.
Огонь с обеих сторон прекратился. Матросы насторожились, словно нет кругом живой души — мертво. Только поземка бесстрашно гуляла среди камней да хрипло стонали на проволоке консервные банки. Где-то далеко, в тылу врага, чуть обрисовывалась в темноте вершина высотки Буек. Там притаился отряд матросов. А может, нет их в живых?! Ведь через Буек прошел враг...
Над пологим спуском взвились и рассыпались три красные ракеты. Матросы припали к пулеметам. На спуске появилась группа егерей, за ней другая... Там еще... и еще... Семен по-прежнему не стрелял... Второй номер от нетерпения бил его по спине кулаком. Но и это не помогало. Стиснув зубы, Семен напряженно следил за врагом. А когда весь пологий спуск затемнел от движущейся лавины фашистских солдат, он наконец, затаив дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Губительный огонь, с расстояния двадцати метров, неожиданно обрушился на егерей. Такой же огонь открыли и три других пулемета. Снег на пологом спуске мгновенно покрылся телами егерей... Продвижение врага приостановилось. Солдаты зарывались в снег, прятались за выступавшие из снега камни. Это продолжалось недолго. Артиллерия Шредера ударила по четырем русским «сюрпризам». Пулеметы замолчали. Егеря снова поднялись и устремились вперед. Окопы были от них в сотне метров, а там и победа. Однако почему молчат русские... Может, в окопах никого нет?.. Осталось шестьдесят метров, пятьдесят, сорок... И по-прежнему окопы безлюдны, даже мертвых матросов не видно... Только изредка лязгают под ногами егерей пробитые пулями каски с красными звездочками, исковерканные автоматы да все чаще чернеют на свежем снегу островки еще не остывшей крови...
До советских окопов двадцать метров....Но что это? Над высоткой Буек странные ракеты... И не успели они погаснуть, как, словно из-под земли, перед егерями ощетинились штыки — матросы с криком «ура» шли навстречу врагу. «Черные дьяволы» несли на штыках смерть.
Холодное оцепенение на миг охватило егерей. Однако они не побежали... Они увидели, что матросов не так-то много, и ускорили свой бег навстречу русским... Сейчас полк егерей сомнет эту горстку «черных дьяволов», растопчет. И вдруг произошло невероятное...
Гранитный будто развалился, а из его расщелин, из-за камней, спереди, сзади, сбоку сверху и даже из-под ног ударили многочисленные пулеметные очереди и самое страшное, хуже орудийной канонады, русское «ура». Не рота, не батальон, не полк, а дивизия, армия невидимых «черных дьяволов» обрушилась на егерей. Не победа, а гибель нависла над ними...
Если бы у полковника Шредера и у его офицеров было хоть десяток минут времени, они, пожалуй, убедили бы своих солдат, что никакой новой-дивизии, а тем более армии, у русских на Угрюмом нет, что перед ними всего-навсего хитрая уловка капитана Углова: пулемет, пяток горластых матросов у микрофона, кричащих «ура», спрятанные между камней громкоговорители да плохая видимость — и все... Но капитан Углов не дал и минуты времени врагу.
Его отряд с такой стремительностью ударил по егерям с тыла, что даже многие офицеры Шредера поверили в то, что на Угрюмом действительно появилась новая армия.
Бросая оружие, под прикрытием артиллерии егеря поспешно отходили на свои позиции.
На командном пункте командира полка, глубоко врытом в скалу, было тесно и дымно от плохо топившейся «пузатки». Из углов и боковых углублений слышались приглушенные стоны раненых и скупые, нерадостные реплики.
— Это уж который раз гранитный орешек разгрызть не можем!
— Эх-ма! — тяжело вздохнул кто-то.
Санитары внесли новых раненых. Они негромко стонали, просили пить. Снаружи доносилась усиливающаяся артиллерийская канонада.
— Совсем взбесился фашист! — говорит, не отрываясь от телефонной трубки, молодой связист с усталыми глазами.
— Есть от чего взбеситься! Мы потеряли роту, а он за четыре атаки наших укреплений, пожалуй, трех не досчитается,— сказал кто-то из темноты.
— Ишь, ухает-то как!
В другом отделении командного пункта за походным столиком сидел Карпов. Густые светлые брови его были опалены. Широкий подбородок и кисть правой руки наскоро забинтованы. Из-под бинтов просачивалась кровь. Карпов писал срочное донесение, левая рука не слушалась: буквы получались корявые, неразборчивые, будто и им досталось в этом бою! Однако майор упрямо продолжал писать:
«Во время штурма высоты первый батальон, прорвавший самую мощную оборону врага, из-за губительного артиллерийского огня не был вовремя поддержан вторым и третьим батальонами и почти полностью потерял первую роту...»
Майор с болью вывел последние слова, остановился — плохо получалось, дрожала рука. Пробовал писать правой, по пальцы не слушались, и он продолжал писать левой.
«Геройски погибли командир первой роты и...»
Карпов положил перо, поднялся, отодрал от стенки кусок льда и приложил его к разгоряченному лбу. Из глубоко посаженных серых глаз выкатились две прозрачные капли. Он смахнул их и снова сел. «Плохо мы помогли тебе, Андрей!» Преодолевая боль, Карпов решительно взялся за перо, задумался на минуту и тем же неровным почерком на чистом листе бумаги вывел крупно: «Нина...»
Лейтенант Юрушкин пробирался с командного пункта второго батальона на командный пункт командира полка. Кругом рвались снаряды и мины. Юрушкину с непривычки было страшно, хотелось убежать, спрятаться от этих снарядов и мин, зарыться в гранитную траншею. Было у него и другое желание — взять себя в руки и одолеть страх. Он ведь лейтенант, воин, начальник! С ним подчиненные — рядовые автоматчики. Они должны видеть в нем волевого, бесстрашного командира. И Юрушкин будет героем! Он не согнется больше перед летящим снарядом, не спрячется, как сегодня утром, за камни. Он будет настоящим офицером.
«Что это? — лейтенант остановился. Его трясло как в лихорадке: рядом упал снаряд и не разорвался.— Нет, не боюсь! — он даже тронул дрожащей рукой разгоряченный чугун.— Вот, смотрите!»—-торжествующе взглянул он на побледневших автоматчиков и, расправив под ремнем складки новенькой, аккуратно сшитой шинели, гордо зашагал дальше.
Артиллерийская канонада не утихала. С поля боя санитары выносили убитых и раненых. Всюду: между камней, по траншеям, в укрытиях — торопливо передвигались матросы. Многие из них были грязные, растрепанные. Встречая лейтенанта, они не приветствовали его и вообще старались не замечать, словно и не офицер он. Поэтому Юрушкин был не в духе. Щегольские усики его топорщились. Гладко выбритое лицо сделалось багровым.
