Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Весь тот день Буш Мак-Таггарт шел по красноречивому следу, который оставил на его тропе Ба-Ри. Комиссионер обнаруживал все больше и больше разоренных ловушек. На озере он натолкнулся на растерзанный труп волка. Когда Мак-Таггарт только обнаружил присутствие Ба-Ри, его охватило неприятное волнение, но теперь оно понемногу сменилось иным чувством – яростью, и чем ближе к вечеру, тем сильнее эта ярость разгоралась. Четвероногие грабители ловушек были ему знакомы, но обычно волк, лисица или собака, научившиеся воровать, тревожили только отдельные западни. А в этом случае Ба-Ри целенаправленно шел от одной ловушки к другой, и его следы в снегу показывали, что он ни одной не пропустил. Мак-Таггарту почудилась в этом едва ли не человеческая злоба, будто хитроумный вор нарочно хотел пустить насмарку его работу. Отравленных приманок Ба-Ри не трогал. Ни разу ни лапой, ни головой не попал в опасную зону ловушки. Словно бы вовсе без причины располосовал прекрасную норку, и теперь ее лоснящаяся шкурка валялась на снегу никчемными клочками. К вечеру Мак-Таггарт дошел до западни, где погибла рысь. Ба-Ри разодрал серебристый бок жертвы, так что теперь шкура подешевела больше чем вдвое. Мак-Таггарт выругался вслух, он весь полыхал от злости.
На закате он дошел до хижины, которую выстроил на половине своей тропы Пьер Юсташ, и произвел смотр добытой пушнины. На продажу годилось не больше трети шкур – от рысьего меха осталась всего половина, а одну норку Ба-Ри разорвал надвое. На второй день ущерб оказался еще больше, разоренные ловушки попадались еще чаще. Мак-Таггарт бесновался. Когда он дошел до второй хижины – это было уже под самый вечер, – то увидел, что Ба-Ри оставил следы в снегу не больше часа назад. За ночь он трижды слышал собачий вой.
На третий день Мак-Таггарт не стал возвращаться на Лак-Бэн, а затаился и стал выслеживать Ба-Ри. Выпало дюйма два свежего снега, и Ба-Ри, будто решив спровоцировать своего врага-человека на еще более жестокую месть, беспорядочно истоптал все пространство на сотню футов от хижины. Мак-Таггарт различил прямой след лишь через полчаса, два часа шел по нему и очутился в густых зарослях сосны Банкса. Ба-Ри держал нос по ветру. То и дело он ловил запах своего преследователя, дюжину раз подпускал его так, что было слышно хруст подлеска или металлический звон, когда ветки задевали за дуло винтовки. А потом с внезапным вдохновением, заставлявшим Мак-Таггарта изобретать новые ругательства, Ба-Ри закладывал широкий полукруг и возвращался на охотничью тропу. Когда комиссионер дошел до своих ловушек – время шло к полудню, – Ба-Ри уже взялся за дело. Он убил и съел зайца, разорил три ловушки на расстоянии в милю и теперь направлялся по тропе прямиком на станцию Лак-Бэн.
Буш Мак-Таггарт вернулся на станцию лишь на пятый день. Настроение у него было премерзкое. Из четырех французов он застал на месте только Валенса, и это Валенсу пришлось сначала выслушать его жалобы, а потом – как он бранит Мари. Некоторое время спустя она пришла в лавку; глаза у нее от испуга казались еще больше, а одна щека полыхала алым от пощечины Мак-Таггарта. Пока лавочник отпускал ей консервы из лосося, которые Мак-Таггарт потребовал на ужин, Валенс воспользовался случаем и шепнул ей на ухо со сдержанным торжеством:
– Месье Леру добыл чернобурую лису. Он любит тебя, Mon ami[40], и к весне раздобудет вдоволь мехов, а сейчас он в своей хижине на Бесхвостом Черном Медвежонке и велел передать тебе такие слова: «Будь готова бежать с первым мягким снегом!»
Мари на него даже не посмотрела, но все слышала, и, когда молоденький лавочник вручил ей покупку, глаза у нее вспыхнули – да так похоже на звезды, что лавочник сказал Валенсу, когда она ушла:
– Ух, холера, как хороша она иногда бывает, а, Валенс?
На что Валенс кивнул с лукавой улыбкой.
Глава XXVI
К середине января война между Ба-Ри и Бушем Мак-Таггартом перестала быть делом случая – это было уже не просто мимолетное развлечение для зверя и не просто досадное происшествие для человека. В сущности, на время это стало для обеих сторон raison d’etre[41]– смыслом существования. Ба-Ри держался поблизости от тропы Мак-Таггарта. Он был словно дух-разрушитель, и каждый раз, почуяв свежий запах комиссионера со станции Лак-Бэн, он с новой силой ощущал, что это его заклятый враг, которому нужно отомстить. Ба-Ри постоянно оказывался хитрее Мак-Таггарта, упорно воровал приманку из ловушек, ему все сильнее хотелось рвать в клочки всех пойманных пушных зверей, и наслаждался он не тем, что ел чужую добычу, а тем, что уничтожал ее.
Шли недели, огонь его ненависти пылал все яростнее, и вот наконец он уже кусал и рвал длинными клыками даже снег, где ступала нога Мак-Таггарта. И все это время где-то на задворках его безумия все отчетливее и отчетливее проступал образ Нипизы. Великое Одиночество – одиночество долгих дней и еще более долгих ночей, которое Ба-Ри ощутил, когда ждал и рыскал на Грей-Лун, – снова навалилось на него, как навалилось в первые дни после утраты Нипизы. Звездными и лунными ночами он снова и снова тоскливо оплакивал ее, и Буш Мак-Таггарт, слыша его полуночный вой, отчего-то невольно ежился.
Ненависть человека была иной, чем ненависть зверя, но, пожалуй, еще беспощаднее. Со стороны Мак-Таггарта это была не просто ненависть. Она смешивалась с неуловимым суеверным страхом, над которым он сам смеялся и который он сам проклинал, – но этот страх липнул к нему так же назойливо, как запах его следов лез в нос Ба-Ри. Ба-Ри был для Мак-Таггарта уже не просто зверем – он стал воплощением Нипизы. Вот какая мысль упорно крепла в извращенном уме Мак-Таггарта. Не было ни дня, чтобы он не вспоминал Иву, ни единой ночи не проводил он без того, чтобы увидеть во сне ее лицо. Как-то раз ненастным вечером он даже вообразил, будто слышит ее голос в завываниях ветра, – а потом, не прошло и минуты, до него донесся из леса далекий вой. Тем вечером сердце Мак-Таггарта наполнил свинцовый ужас. Он пытался взять себя в руки. Курил трубку, пока хижину не залил синеватый полусвет. Проклинал и Ба-Ри, и пургу, но прежней наглости и храбрости в нем больше не было. Он не перестал ненавидеть Ба-Ри, нет, он все еще ненавидел его, как не ненавидел ни одного человека, но теперь у него появилась еще более веская причина желать его смерти. Сначала эта мысль явилась
