Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
– И исчез, будто… – Леру щелкнул пальцами. Потом заметил Мари и замолчал.
– Черный, говорите? – будто между прочим спросил Мак-Таггарт, не поднимая глаз от письма. – А у него не было подпалин, как у собаки?
Леру пожал плечами:
– Умчался как ветер, месье. Но это был волк.
Мари прошептала что-то комиссионеру на ухо – так тихо, что до остальных не донеслось ни звука, – и тот, сложив письмо, поспешно встал и вышел. Его не было целый час. Леру и прочие не знали, что и думать. Не так уж часто Мари показывалась в магазине, они вообще не так уж часто ее видели. Она почти не выходила из бревенчатого дома комиссионера, и когда Леру видел ее, ему каждый раз казалось, что она еще сильнее осунулась, а глаза стали больше и голоднее. Сердце его сжималось от великой тоски.
Не раз и не два он по ночам проходил мимо оконца, за которым, как он знал, она спала, и он часто всматривался в окно, надеясь хоть мельком увидеть ее бледное лицо, и только одна радость была в его жизни – знать, что Мари все понимает и что в ее глазах на миг загорается особый свет, когда их взгляды встречаются. Больше никто ни о чем не подозревал. Это была их тайна, и Леру терпеливо ждал и наблюдал. «Когда-нибудь, – повторял он про себя. – Когда-нибудь…» – И больше ничего. Эти слова вмещали в себя целый мир смысла и надежды. Когда-нибудь, когда настанет этот день, он отвезет Мари прямиком к миссионеру в форт Черчилль, и они обвенчаются. Это была мечта – мечта, помогавшая ему выносить долгие дни и еще более долгие ночи на охотничьих тропах. Сейчас оба они были невольниками царящей здесь Силы. Но когда-нибудь…
Об этом и размышлял Леру через час, когда Мак-Таггарт вернулся. Комиссионер прошел прямо к их компании из нескольких человек, сидевших у большой квадратной печки, и, удовлетворенно крякнув, отряхнул с плеч свежевыпавший снег.
– Пьер Юсташ принял предложение государства и этой зимой поведет в Бесплодные земли картографическую экспедицию, – объявил он. – Вы знаете, Леру, у него в общей сложности сто пятьдесят ловушек и западней и большая территория с отравленными приманками. Неплохие угодья, да? Я снял их у него на сезон. Мне не повредит работа на воздухе – три дня в лесу, три дня здесь. Ну, что скажете, как вам сделка?
– Хорошая, – ответил Леру.
– Да, хорошая, – подтвердил Руже.
– Большие угодья, много лис, – сказал Монс Руле.
– И обходить легко, – пробормотал Валенс своим почти что женским голосом.
Глава XXV
Охотничьи пути Пьера Юсташа тянулись на тридцать миль от Лак-Бэн прямо на запад. Они были не такие длинные, как у Пьеро, но, подобно крупной артерии, вели через самое сердце территорий, богатых пушным зверем. Угодья принадлежали еще отцу Пьера Юсташа, и деду, и прадеду, и всей его родословной – а Пьер уверял, что в его жилах течет благороднейшая французская кровь. Правда, в книгах на станции Мак-Таггарта все обрывалось на прадеде, а более старые документы о собственности хранились в форте Черчилль. Это были лучшие охотничьи угодья между Оленьим озером и Бесплодными землями. И в декабре туда пришел Ба-Ри.
Ба-Ри снова двинулся на юг – медленно, неспешно, выискивая пищу в глубоком снегу. Этой зимой Кистисо-Кестин, Великая Пурга, пришла раньше обычного, и после нее целую неделю никакие звери, ни копытные, ни когтистые, не показывались из укрытия. Ба-Ри, в отличие от других животных, не стал прятаться в снегу и ждать, когда прояснится небо и схватится наст. Он был большой, сильный, неуемный. Ему еще не исполнилось двух лет, а он уже весил добрых восемьдесят фунтов. Подушечки на лапах были у него широкие, как у волка. Грудь и плечи – как у маламута, массивные, но приспособленные для быстрого бега. Глаза у него были больше и поставлены шире, чем у хаски-полуволка, и совсем без уттуи – красной поволоки, характерной для волка и отчасти для хаски. Челюсти стали сильные, как у Казана, а может, и сильнее.
Всю неделю Великой Пурги он шел вперед голодный. Сначала четыре дня валил снег, дул пронзительный ветер и мела метель, а потом еще три дня стоял лютый мороз, так что все живое предпочитало не показываться из теплых нор под снегом. Даже птицы и те зарылись поглубже. Можно было наступить на спину карибу или лосю и даже не заметить. Разгар ненастья Ба-Ри пересидел в укрытии, но не стал дожидаться, когда над ним наметет сугроб.
Каждый охотник от Гудзонова залива до краев Атабаски знал, что после Великой Пурги голодные пушные звери будут искать пищу и что именно сейчас вероятнее всего поймать добычу во все ловушки и западни, если они как следует налажены и заправлены приманкой. Одни звероловы отправились проверять свои охотничьи пути уже на шестой день, другие на седьмой, третьи на восьмой. Буш Мак-Таггарт двинулся по охотничьим путям Пьера Юсташа, которые на сезон перешли к нему, на седьмой день. У него ушло два дня на то, чтобы найти ловушки, выкопать их из-под снега, поправить упавшие «домики-западни» и насадить приманки. На третий день он был уже снова на Лак-Бэн.
Именно в тот день Ба-Ри пришел к хижине на дальнем конце путей Мак-Таггарта. Вокруг хижины было много свежих следов комиссионера, и едва Ба-Ри его учуял, ему стало жарко от странного возбуждения. Запах, наполнивший его ноздри, примерно за полминуты связался в его сознании с событиями прошлого, и через эти полминуты из груди Ба-Ри вырвался низкий грозный рык. После этого он долго простоял в снегу не двигаясь, будто черный камень, и не сводил глаз с хижины.
Потом начал медленно описывать круги вокруг дома, все ближе и ближе, и вот уже принюхался к порогу. Изнутри не доносилось никаких звуков и запахов живого, но Ба-Ри чуял старый запах Мак-Таггарта. Тогда он обратился в сторону диких земель и Лак-Бэн, туда, куда уходила охотничья тропа. Он дрожал. Мышцы у него напружинились. Он заскулил. В воспоминаниях все ярче и ярче проступали картины – схватка в хижине,
