Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Теперь он не торопился и двадцать пять миль между первой и второй хижинами покрыл за два дня. У второй хижины он задержался на три дня и на Грей-Лун оказался лишь на девятый день. Там ничего не изменилось. Никаких следов на снегу, кроме его собственных, оставленных девять дней назад.
Поиски Нипизы стали для Ба-Ри чем-то более или менее непроизвольным, своего рода ежедневным ритуалом. Он сделал себе логово в собачьем загоне и целую неделю не меньше двух раз от рассвета до заката наведывался к берестяному вигваму и к ущелью. Его след вскоре превратился в утоптанную тропу в снегу, надежную, как охотничий путь Пьеро. Он вел прямо через лес к вигваму и чуть отклонялся к востоку, пересекая лед на озере, где купалась Ива. От вигвама он закладывал круг через ту часть леса, где Нипиза часто собирала охапки темно-красных цветов кастиллей, и прямиком к ущелью. Там тропа Ба-Ри проходила вверх и вниз по краю ущелья, вниз в выемку на его дне и оттуда обратно к собачьему загону.
Потом с Ба-Ри произошла внезапная перемена. Он устроился на ночь в вигваме. После этого, стоило ему очутиться на Грей-Лун, днем он всегда спал в вигваме. Постелью ему служили два одеяла – и они были частью Нипизы. Там он прождал всю долгую зиму.
Если бы Нипиза вернулась в феврале и сумела бы застать его врасплох, она нашла бы другого Ба-Ри. Он стал больше прежнего похож на волка, но ни разу не завыл по-волчьи, а когда слышал зов стаи, всегда глухо рычал. Несколько недель мясом его снабжали ловушки, но затем он начал охотиться. Весь вигвам был завален костями и клочьями меха. Как-то раз Ба-Ри в одиночку загнал молодого оленя в глубокий снег и загрыз его. Потом, в разгар жестокой февральской пурги, он так упорно преследовал карибу, что тот спрыгнул со скалы и сломал шею. Ба-Ри жил неплохо и размерами и силой скоро сравнялся с настоящими великанами своего племени. Еще полгода – и он станет как Казан, а челюсти у него уже теперь были почти такие же мощные.
Трижды за эту зиму Ба-Ри приходилось драться: один раз – с рысью, которая свалилась на него, словно обломанная ветка, пока он ел свежеубитого зайца, и дважды – с двумя одинокими волками. Рысь безжалостно изодрала его, но потом все-таки сбежала в бурелом. Младшего из волков Ба-Ри убил, вторая драка кончилась ничьей. Он все больше и больше превращался в отщепенца и жил один, погруженный в свои мечты и негаснувшие надежды.
Мечтал он часто. Много раз, лежа в вигваме, он слышал голос Нипизы. Он слышал ее нежный зов, ее смех, слышал, как она произносит его имя, и то и дело вскакивал, на один восхитительный миг превратившись в прежнего Ба-Ри, лишь затем, чтобы улечься обратно в свое гнездо, низко и скорбно скуля. И стоило ему заслышать хруст сломанной ветки или какой-то еще лесной шорох, в мозгу у него сразу же вспыхивала мысль о Нипизе. Когда-нибудь она вернется. Эта убежденность стала частью его существования – как солнце, луна и звезды.
Миновала зима, настала весна, а Ба-Ри все обходил старые тропы, словно одержимый, и даже время от времени бегал по охотничьему пути до первой из двух хижин. Ловушки проржавели и разладились, из-под таявшего снега показались кости и перья в их зубцах, в западнях виднелись клочки меха, а в лед на озерах вмерзли скелеты волков и лис, попавшихся на отравленные приманки. Сошел последний снег. Полноводные ручьи пели в лесах и оврагах. Трава позеленела, появились первые цветы.
Самое время Нипизе вернуться домой! Ба-Ри высматривал ее с нетерпением. Он еще чаще наведывался к лесному озеру, где они купались, и старался не отходить от сожженной хижины и собачьего загона. Дважды он прыгал в озеро, плавал там и скулил, словно ждал, что она вот-вот присоединится к нему и они вновь станут, как раньше, весело забавляться в воде. И вот прошла весна и наступило лето, и Ба-Ри медленно погрузился в унылый сумрак полного отчаяния. Все цветы уже расцвели, даже кинникинник запылал в лесу, будто алое пламя. Пятна зелени затягивали груду обугленных бревен на месте хижины, и синие цветы, покрывшие могилу матери Нипизы, потянулись к могиле Пьеро, словно в них вселился дух самой принцессы.
Все это шло своим чередом, птицы находили себе пары и вили гнезда, а Нипиза не возвращалась! И вот наконец что-то сломалось в Ба-Ри, умерла его последняя надежда, последняя мечта, и тогда он попрощался с Грей-Лун.
Никто не может сказать, чего ему стоило уйти, никто не может сказать, как он сопротивлялся всему, что привязывало его к вигваму, старому озерцу, знакомым лесным тропам, двум могилам, которым теперь было уже не так одиноко под высокой сосной. Ба-Ри ушел. У него не было на то особых причин – просто ушел, и все. Вероятно, есть некая высшая сила, которая руководит не только человеком, но и зверем, а мы знаем об этом руководстве ровно столько, чтобы называть его инстинктом. Ведь когда Ба-Ри заставил себя уйти, он двинулся навстречу своим Великим Приключениям.
Они ждали его на севере – и на север он и направился.
Глава XXIV
Ба-Ри покинул Грей-Лун в начале августа. Никакой цели у него не было. Но воспоминания о былом еще не стерлись, они были словно нежная игра света и тени на негативе фотографического снимка. Все то, о чем он едва не забыл, теперь возвращалось к нему, когда тропа уводила его все дальше и дальше от Грей-Лун, и давние переживания снова обрели плоть и смысл, вспыхнули яркими картинами, когда разорвались последние узы, которые привязывали его к дому Ивы. Ба-Ри невольно свернул на путь этих впечатлений, событий прошлого, и они понемногу помогли ему обрести новые интересы. Год в его жизни был долгим сроком, сравнимым с десятилетием для человека. А ведь прошло уже больше года с тех пор, как он покинул Казана и Серую Волчицу и дом под старым валежником, и все же теперь к нему возвращались смутные воспоминания о тех временах самого раннего детства и о том, как он свалился в ручей и как яростно бился с Папаючисо. Эти старые воспоминания пробудились из-за того, что Ба-Ри пришел
