Богдан Сушинский - Странники войны

— Какой еще поляк?

— Да арестовали тут одного. За связь с партизанами. Вначале обер-лейтенант хотел было везти его в город и сдать гестапо. Но затем решил повесить где-нибудь здесь. Дело в том, что поляк пытался бежать и набросился на обер-лейтенанта, вот он и пообещал, что расправится с ним в первом же селе. А обер — человек слова...

— То есть обер-лейтенант наведывался во двор, чтобы раздобыть кусок веревки? Божественно.

— А заодно и передохнуть. Ночью нас обстреляли партизаны. Пришлось до утра просидеть между двумя сараями и стогом сена, с автоматами в обнимку. Только утром решились уехать из этого проклятого села.

— Но поляк-то откуда взялся?

— Так ведь он и есть хозяин хутора, возле которого нас обстреля-ли. А раз у его хутора стреляли, пусть поболтается на веревке. Вот за что мне нравится война — так это за то, что на ней подобные суды вершатся очень просто. А ведь до войны я сидел в тюрьме именно из-за поляков, только за то, что пропорол одного из них ножом. Разве не обидно?

— Еще как!

Голова водителя была на уровне груди Беркута. Он задрал ее, и бескровные потрескавшиеся губы растянулись в неприятной, уже старческой какой-то улыбке.

— Что ни говори, а на войне убить поляка — одно удовольствие. И никакого тебе суда, — сказал Беркут, осенив Немца своей жесткой, хладнокровной улыбкой. И вдруг, неожиданно для самого себя, поднял ведро и, обливая водителя водой, с силой йапялил его ему на голову На какое-то мгновение немец буквально захлебнулся, и этого было достаточно, чтобы сорвать у него с плеча автомат и выхватить у себя из-за голенища трофейный нож, о котором там, во дворе, просто-напросто забыл.

— Последний? — с надеждой спросил Арзамасцев, когда Беркут вновь оказался за углом сарая. И лейтенант заметил, что ефрейтора бьет озноб, словно он стрит раздетый на осеннем ветру

— Если не считать тех четверых, которые остались возле машины. Что, нервы сдают?

— Мы могли спокойно уйти в лес, — осипшим голосом проговорил Кирилл, поглядывая, как, все еще с ведром на голове, корчится в судорогах водитель.

— Эмоции оставь на потом. Это Кодур? — кивнул лейтенант в сторону бегущего к ним боевика. Того самого, который вошел во двор вместе со Звездославом.

— Он, — вполголоса подтвердил Звездослав.

— Ну и божественно. Неплохая у нас получилась встреча? А, как считаешь? — спросил он командира партизан, когда тот, пригибаясь, словно бежал под пулями, заскочил в их укрытие.

— И поговорить не дадут, холера краковска... — Кодур подал кому-то невидимому отсюда знак рукой, и к ним, точно так же пригибаясь, перебежало еще двое боевиков в изрядно потрепанных мундирах польской армии, только без знаков различия. — Где остальные? — резко спросил их Кодур.

— Убитых Гансов в лес понесли. Вместе со стариком и девкой, — ответил тот, что был помоложе, парень лет двадцати пяти, с длинными пшеничными усами.

— А вы унесите этого. Только быстро, — приказал им Беркут, передавая автомат и патроны водителя Звездославу.

Боевики вопросительно посмотрели на Кодура. И хотя он почти никак не отреагировал на их молчаливый вопрос, по едва уловимому выражению лица поняли: нужно выполнять.

Пока партизаны уносили немца, Андрей коротко пересказал Ко-дуру и Звездославу все, что удалось узнать от водителя. При упоминании о пленном поляке те многозначительно переглянулись.

— Похоже, что это они Зданиша прихватили, поляка с Огневско-го хутора, — объяснил Кодур, сплевывая и отводя взгляд. — Пусть бы сначала немцы повесили его, а потом мы бы уже и с ними разобрались.

— Но ведь он неплохо принимал нас, — несмело возразил Звез-дослав.

— Все равно, Корбач, все равно, — раздраженно помотал головой Кодур. — Одним поляком было бы меньше.

— Послушайте, вы, красавцы, нападение на немцев у его хутора — ваша работа? — строго спросил их Беркут.

— Наша, конечно, — спокойно признался Кодур.

— Тогда о чем разговор? Тем более мы должны спасти его.

— Придется. Все равно ведь немцы появятся здесь, попытаются отыскать своего обер-лейтенанта.

У Кодура было утонченное и почти красивое лицо, на котором, однако, лежала печать мстительного, желчного характера. Беркут никогда не доверял таким людям й старался держать их на расстоянии.

Говорил Кодур хотя и по-украински, но с заметным польским акцентом. Русский, судя по всему, тоже понимал неплохо. Но лейтенанту показалось, что и к языкам этот лесовик питал такое же презрение, как и к людям, поэтому каждое слово произносил так, словно презрительно сплевывал.

— Ты-то сам тоже, говорят, украинец? — в свою очередь поинтересовался Кодур, внимательно присматриваясь к Беркуту.

— Сейчас это не имеет никакого значения, — ответил Андрей по-украински. — Мы с ефрейтором пойдем первыми. Вы — за нами, перебежками. Немецкий кто-то из вас двоих понимает?

— И даже говорю, — ответил Звездослав. — Пан Кодур — тоже... немножко.

— Тогда прислушивайтесь к моему разговору с немцами и действуйте, исходя из ситуации. Причем желательно обойтись без стрельбы.

— Ага, у тебя, лейтенант, это получается, холера краковска, — признал Кодур, поправляя висящий за поясом под пиджаком кинжал. -т- Только, может, сначала остальных моих хлопцев подождем? Там их еще шестеро.

— Время потеряем, — бросил Беркут уже на ходу. — Я постараюсь направить немцев к дому. По крайней мере двоих из них.

— Тогда мне нужно предупредить своих, — метнулся Кодур к воротам усадьбы.

56

— Перекреститесь, поручик фон Тиобах: то. во что вы лично никогда не верили, свершилось.

— Что именно, князь?

— Мы дошли! Прошли Россию, как странники — Великую пустыню, и все же дошли.

— Ну, не то, чтобы совсем уж «дошли», — распахнул поручик ворот гимнастерки. — Пару деньков еще продержимся, — попытался свести разговор к шутке.

— И все же линия фронта — не далее чем в двух километрах отсюда.

— Если немцы начнут артподготовку, мы очень скоро убедимся в этом. Но в общем-то вы, господин подполковник, правы: произошло нечто невероятное. Пройдя половину Сибири, преодолев тысячи километров по лесам и болотам Европы, мы дошли до Восточного германского фронта. Событие совершенно безумное. Даже по меркам этой воины.

— Если позволите, я молчаливо присоединюсь к вашему восторгу, господа, — молвил капитан фон Бергер. Он лежал, уткнувшись лицом во все еще влажную от росы траву, словно после долгих странствий припал к родной земле и теперь никак не может оторваться от нее. Однако земля эта все еще была чужой и для капитана, й для его спутников. Они радовались ей лишь постольку, поскольку могли ступать по ней, ощущая отрезвляющую влагу лесной травы.