Николай Прохоров - Комендант брянских лесов
Прасковья встретила гостя сдержанно. Она молча поклонилась, молча показала на стул, приглашая сесть. Ефим поинтересовался, как живут колхозники, чем кормятся, куда девалась половина жителей Карнауховки. Прасковья отвечала уклончиво: дескать, никуда не хожу, ничего не знаю.
Чтобы вызвать женщину на откровенность, Ефим подробно рассказал ей о жизни в заключении, о том, как добирался домой. Но и это не помогло. Прасковья неопределенно кивала головой и отмалчивалась. Старика озадачило и даже обидело равнодушие Прасковьи. Он умолк. Наступила длительная неловкая пауза.
— Что же ты будешь делать в Карнауховке? — вдруг спросила Прасковья. — С немецким-то паспортом устроишься, не пропадешь, — с плохо скрытым презрением протянула она, не глядя на гостя.
Самый вопрос и оскорбительный тон хозяйки больно кольнули Ефима. Он вдруг вспомнил школьного сторожа, закрывшего перед ним калитку, и с ужасом стал догадываться о причине скрытности односельчан. У Ефима тоскливо сжалось сердце, холодный пот выступил на лбу.
— Да ведь это страшнее всякого суда! — простонал он. — Неужели, Прасковья, так думают обо мне люди?
Рачков безнадежно поник головой, зажав лицо в ладонях. Прасковья равнодушно пожала плечами и вдруг растерялась, увидев, как по тыльной стороне корявой ладони, между выпуклых сухожилий, ползет слеза. Он долго и неподвижно сидел, не открывая лица, точно боясь взглянуть на свет. Затем порывисто поднялся и направился к выходу, горько вымолвив:
— Не обессудь, хозяюшка, непрошеного гостя. Только немецких паспортов у нас нет. Да и не нужны они нам, немецкие-то...
Пристыженная Прасковья остановила старика:
— Подожди, Ефим Акимыч, посиди. Ты, наверно, есть хочешь. Я сейчас соберу.
Она поставила на стол крынку молока, принесла картофельные лепешки. Извинилась, что нет хлеба.
— Три дня назад староста опять делал обыск, забрал последнее. Старосту нашего не видел еще? — снова каким-то необычным тоном спросила Прасковья.
Ефим рассказал о свидании с Вихлянцевым, ничего не утаив.
На другой день Ефим опять зашел к Прасковье. Ночью он слышал артиллерийские выстрелы на окраине деревни. Они раздавались методически, через каждые полчаса, и, как ему показалось, снаряды летели в сторону леса.
— Говорят, что в партизан стреляют, а кто их знает?—ответила Прасковья на вопрос Ефима.
Ефим узнал от нее, что в лесу прячутся партизаны, весной даже они приходили в деревню и убили двух фашистов, но остальные успели скрыться на машинах. После этого их вернулось вдвое больше, в Карнауховке появилась пушка. Фашисты замаскировали ее под ракитой на погосте. Оттуда они и стреляют по лесу в ночное время.
...Когда обо всем этом Ефим рассказал командиру, тот спросил:
— Как же вы узнали, где стоит пушка, да еще определили, что она небольшого калибра?
— Стреляли они. А я в артиллерийском деле разбираюсь. Две кампании по этой должности отбыл, — с достоинством ответил Ефим.
Он рассказал командиру, что был три года наводчиком в империалистическую войну, потом служил в Красной Гвардии артиллеристом и в обоих случаях воевал против пруссаков.
Командир молчал, глядя в землю. Он обдумывал то, что рассказал Ефим. А тот украдкой бросал тревожные взгляды на командира, ожидая, что он скажет, примет или нет.
Поднявшись, командир едва уловимым движением поправил на себе гимнастерку.
— Подождите здесь, — сказал он и пошел прочь, не взглянув на Рачкова.
Ефим удрученно смотрел командиру вслед. Ему показалось, что в тоне этих слов прозвучало решение, не предвещавшее ничего доброго. «И здесь, конечно, не доверяют», — с горечью подумал старик. Как раз в этот момент за спиной его дружеский голос часового произнес:
— Вы, товарищ, располагайтесь пока вон в сторонке, отдохните на траве. Устали, небось, с дороги?
Ефим молча отошел на указанное место. Бесценно хорошее, дружеское слово, когда в нем так нуждаешься! Сбросив котомку, старик неторопливо стал разувать лапти, выстукал из них пыль, как это делают крестьяне, вернувшись с поля.
«Не предложить ли ему махорочки на цыгарку?» — подумал Ефим о часовом, вспомнив, как тот обращался с просьбой к Егору. Но нельзя этого делать, старый солдат знал, что с часовым разговаривать не полагается.
Он стал осматривать лагерь. Под деревьями, в кустарниках, уютно расположились шалаши, прикрытые свежей зеленью. Только теперь, присмотревшись к местности, старик заметил, что таких жилищ довольно много в лагере. Из шалашей доносился разговор. Слева, из чащи, тянулся чистый голубой дымок, словно профильтрованный ветвями кустарника. По дыму Ефим безошибочно определил, что это походная кухня.
По лагерю то и дело сновали мужчины и женщины. Ефим неизменно чувствовал на себе их пристальные взгляды. Его заинтересовала небольшая группа людей, разместившихся прямо на траве под большим раскидистым деревом. Молодой высокий мужчина в короткой кожаной куртке, с пистолетом за поясом, стоя что-то рассказывал, изредка взглядывая на бумажку, которую держал в руке. Его внимательно слушали, некоторые даже записывали. Вот он о чем-то спросил одного из сидящих, и тот, поднявшись, начал отвечать.
«Неужели учатся?» — подумал удивленный Ефим. Уж очень строго держался человек в куртке. Его можно было принять за учителя
Он и был учителем. До войны Василий Леонов три года преподавал химию в средней школе. На фронте пришлось менять профессию. Он стал сапером. В партизанском отряде руководил группой подрывников. Этой трудной партизанской профессии Леонов и обучал теперь своих товарищей. Издалека Рачков видел, как «учитель» показывал какие-то маленькие ящички, металлические предметы, желтые квадратики, похожие на куски мыла. Ефим так ничего и не понял.
— Ну, Ефим Рачков, подкрепитесь с дороги!
С этими словами Егор поставил перед ним на траву котелок наполненный горячим кулешом. Взглянув на него, Ефим с трудом узнал своего неумолимого конвоира. Вместо суровой решимости глаза Егора смотрели с лукавым благодушием удачливого человека.
— Попробуй, старина, партизанский харч, — шутливо угощал Егор.
Ефим не заставил себя долго просить. Через полчаса его пригласили к комиссару.
III
В палатке было тесно. Остап Гуров, командир отряда, шагал из угла в угол. Худой, жилистый, выше среднего роста, он с первого взгляда производил впечатление сильного, выносливого человека. Смуглое лицо его с крупными чертами было костлявым, от углов рта вниз легли две глубокие складки, придававшие лицу выражение суровости. Заложив большие пальцы за пряжку поясного ремня, он мерил шагами палатку и, упрямо наклонив голову вперед, говорил:
