Николай Прохоров - Комендант брянских лесов
— Куда идешь?
— В лес, — коротко и недружелюбно ответил путник, оправившись от мгновенного испуга.
— Вижу, что в лес, а не на ярмарку. По какому делу?
— Есть, стало быть, дело.
— Оружие есть? Шагай вперед !— повелительно сказал вооруженный, стволом автомата указывая направление.
Путник повиновался. Конвоир долго вел его по бездорожью запутанным путем, то и дело командуя: «влево», «вправо». Конвоируемый хорошо знал лес, но не подал вида. Он узнавал места и даже отдельные деревья. Когда на пути оказался глубокий ров конвоир приказал спуститься вниз. По сырому дну оврага вилась тропа. Едва заметная, она тянулась сквозь густые заросли кустарника, затем круто поворачивала на взгорье. На подъеме из оврага неожиданно вырос человек. Он был одет в штатское. В глаза бросалась только старая военная фуражка с красной лентой на околыше. Часовой быстро вскинул винтовку, сделал шаг назад, но, узнав конвоира, тотчас опустил ее.
— Здравствуй, Егор! Нет ли закурить?
— Передай дежурному, чтобы доложил командиру, — сказал конвоир.
Вскоре подошел командир. Окинув быстрым взглядом фигуру незнакомца и поздоровавшись с разведчиком за руку, он спросил:
— Что за гость?
— В лесу встретился, у Котанова лога, — ответил Егор.
Командир еще раз внимательно взглянул на пришельца. Перед ним, выпятив грудь и вытянув руки по швам, стоял высокий, крепкий старик, с густыми усами и выбритым подбородком. Домотканная рубаха, подпоясанная узким ремнем, была расправлена на животе на манер солдатской гимнастерки.
— Откуда прибыли?
— Из деревни Карнауховки, Рачков Ефим, — по-солдатски отрапортовал незнакомец.
Отметив про себя подтянутость гостя, командир спросил:
— А в лес зачем пожаловали?
— К вам, служить хочу в красных партизанах.
— «Служить в партизанах...»— задумчиво повторил командир. — Где же вы раньше были, ведь мы не первый день в лесу живем?
— В тюрьме сидел.
— У немцев?
— Нет, — коротко ответил старик , видя на лице командира недоумение, добавил: — Долгая история...
— Расскажите, что за история.
— Да уж не миновать, хоть и тошно вспоминать.
II
Весной 1940 года колхозный конюх Ефим Рачков поехал в районный город на базар. Он рассчитывал вернуться домой засветло. Сделав покупки, Ефим уложил их на повозку и попросил колхозницу Прасковью Устинову, приехавшую с ним на одной подводе, приглядеть за добром.
— Ты подожди меня, я навещу старого дружка.
У своего приятеля Ефим изрядно выпил и засиделся. А когда пришел на базарную площадь, Прасковьи не застал. Она уехала домой, рассчитывая, что кто-нибудь из попутчиков подвезет старика.
— Не дождалась, взбалмошная бабенка, — сердился захмелевший Ефим, — теперь на поезде придется ехать.
Но и тут ему не повезло. На ближайший поезд он опоздал. На пути стоял длинный состав, груженный лесом. Справившись, куда идет товарняк, Ефим, не раздумывая, забрался на площадку вагона.
— Вот подфартило, — радовался Ефим, по-хозяйски устраиваясь на бревнах и вытаскивая из кармана завернутую бутылку.
Несколько раз старик прикладывался к горлышку посудины и все больше хмелел. Поезд шел лесом. Иногда он вырывался на широкие поляны, где празднично пестрели цветы, затем снова углублялся в темнеющие прогалины соснового бора. Было часов пять вечера, но весеннее солнце стояло еще высоко. Будучи в самом радушном расположении духа, Ефим запел песню как раз в то время, когда поезд замедлял ход перед каким-то полустанком.
Тут он и обнаружил себя. На остановке его стали высаживать. Полный благодушия, Ефим вначале даже не обратил внимания на брань железнодорожников.
— Ежели насчет билета у вас сомнительность, так я сейчас добегу до кассы и куплю.
— Не продадут тебе билета, нельзя посторонним ездить с товарным, не положено, — разъясняли ему.
— А не продадут, значит незачем и ноги ломать. Доедем так, за счет высшего начальства, — сказал Ефим и громко рассмеялся.
Но железнодорожники не хотели шутить. Ефим попытался договориться с ними по-доброму, предложил даже выпить из бутылки, извинился, что нет стаканчика. Железнодорожники отказались.
— Опоздать я могу к должности, чудак-человек, — доказывал Ефим. — Председатель за это не погладит по головке. Он ваших правил не знает, у него свои.
Железнодорожники попытались стащить старика силой, но он решительно воспротивился этому и полез в драку. Как потом было записано в протоколе, «...оскорбил действием при исполнении служебных обязанностей».
Протрезвевший Ефим проснулся в отделении милиции. Тяжелым было его похмелье. Он горько раскаивался в своем поступке. Конечно, его страшило наказание, но сильнее того мучила совесть. «Старый дурак, — ругал он себя мысленно, — как на людей взгляну? Хоть глаза завязывай от стыда!»
Раскаяние было запоздалым. Закон не обойдешь. Ефим понял это во время допроса, когда следователь сказал под конец:
— Отвечать придется.
Ефима осудили. Он отбывал наказание безропотно, терпеливо ожидая своего срока, чтобы вернуться домой.
В тюрьме его застала война. Теперь Ефим терзался еще больше. Время шло, события развивались быстро. И вот, когда срок наказания подходил к концу, в город, где находился Ефим, неожиданно нагрянули фашистские войска. Гитлеровцы высадили здесь крупный десант.
Произошло это утром, когда Ефим шел к лесопильному заводу на работу (он давно уже был расконвоирован). Внезапно над городом загудели бомбовозы, истребители, на улицах началась пулеметная и ружейная пальба. В домах зазвенели стекла, пули хлестали по железным крышам, женщины с криком метались по дворам, прятались в погребах, таща за собой перепуганных ребятишек.
Самолеты низко, едва не задевая крыши домов, с ревом носились над городом, усиливая панику.
Ефим подходил к окраине города. Вдруг совсем близко послышался выстрел, а вслед за ним крик женщины:
— Ратуйте! Ратуйте!..
Этот страшный, раздирающий душу призыв о помощи испугал Ефима. Никогда ему не приходилось слышать такого отчаянного предсмертного женского крика. Старик почувствовал, как под фуражкой у него поднимаются волосы. У ворот соседнего дома, вдоль стены, ползла женщина, опираясь на правую руку. Левая же, залитая кровью, беспомощно свисала. В тот же момент старик увидел спину удаляющегося немецкого солдата. Ефим бросился к женщине. Он бережно внес ее во двор, положил на траву и, сняв чистое вафельное полотенце, висевшее тут же на протянутой через двор веревке, намеревался перевязать рану. Но женщина доживала последние минуты. Фашист выстрелил ей в спину разрывной пулей. Она разворотила грудь и повредила руку. Через несколько минут Ефим осторожно свел покойнице веки и накрыл лицо полотенцем.
