Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Всю ночь и все утро до полудня Ба-Ри пролежал без движения. У него началась лихорадка, которая сначала усиливалась, быстро подталкивая Ба-Ри к порогу смерти, а потом медленно отступила, и жизнь одержала победу. В полдень Ба-Ри двинулся дальше. Он ослаб, и ноги у него подкашивались. Заднюю лапу до сих пор приходилось волочить, и он корчился от боли. Но все равно день был чудесный. Солнце пригревало, снег подтаивал, небо было как огромное синее море, и жизненные силы снова разлились теплом по жилам Ба-Ри. Но отныне и навсегда желания его изменились, и его великие искания пришли к концу.
В глазах Ба-Ри вспыхивала алая ярость, когда он оборачивался и рычал в сторону реки, где вчера сражался с волками. Он больше не считал их своим народом. Не был с ними одной крови. С тех пор их охотничий клич не манил его, голос стаи не пробуждал в нем застарелую тоску. В нем родилось новое чувство – неукротимая ненависть к волчьему племени, ненависть, которой предстоит разрастись в нем и терзать его, будто хворь, поразившая его внутренности, требуя отмщения всему их роду. Вчера он пришел к ним как товарищ. Сегодня стал изгнанником. Побитый, израненный так, что шрамы останутся навсегда, он усвоил урок диких земель. И не забудет его ни завтра, ни послезавтра, ни бессчетные дни спустя.
Глава XIX
На четвертую ночь после ухода Ба-Ри Пьеро в хижине на Грей-Лун покуривал трубку после отменного ужина из оленьей вырезки, а Нипиза слушала рассказ о его метком выстреле, который и принес им эту добычу, и тут их отвлек какой-то шорох за дверью. Нипиза открыла, и появился Ба-Ри. С губ Нипизы был готов сорваться приветственный возглас – но тут же стих, а Пьеро уставился на Ба-Ри так, словно не мог поверить, что это несчастное существо на пороге и есть его знакомый полуволк. Ба-Ри голодал три дня и три ночи, поскольку не мог охотиться из-за раненой лапы, и теперь страшно отощал. Весь в боевых шрамах и засохших струпьях, которые до сих пор склеивали его длинную шерсть, он представлял собой жалкое зрелище, от которого Нипиза в конце концов только охнула. Пьеро подался вперед в кресле, и на его лице играла непостижимая улыбка; затем он медленно поднялся, вгляделся в Ба-Ри и сказал Нипизе:
– Ventre Saint Gris![39]Oui, Нипиза, он побывал в стае, и стая его прогнала. И это не был честный поединок, non! На него набросилась вся стая. Его покусали и порвали в пятидесяти местах. И при этом он жив, mon Dieu!
В голосе Пьеро все отчетливее звучали удивление и восхищение. Случившееся не укладывалось у него в голове, но не мог же он не верить собственным глазам. Все это было настоящее чудо, и некоторое время Пьеро лишь молча смотрел на Ба-Ри, а Нипиза между тем стряхнула оцепенение и принялась хлопотать, чтобы накормить и полечить своего любимца. Когда Ба-Ри жадно съел холодную кукурузную кашу, Нипиза обмыла ему раны теплой водой, а потом смазала их медвежьим жиром, воркуя над Ба-Ри на нежном наречии кри. Когда боль, голод и обида после пережитого отступили, Ба-Ри наконец почувствовал себя дома, и это было чудесно. Ту ночь он проспал в ногах постели Нипизы. Наутро она проснулась от того, что он лизал ей руку холодным языком.
Этот день окончательно скрепил их дружбу, прерванную временным отсутствием Ба-Ри. Он привязался к Пьеро и Нипизе крепче прежнего. Это ведь он сам убежал от Ивы, бросил ее ради зова стаи, и иногда казалось, что он сознает всю глубину своего предательства и страстно хочет заслужить прощение. Несомненно, в нем произошла великая перемена. Он всюду тенью следовал за Нипизой. Ночевал он теперь не в сосновой будке, которую сладил для него Пьеро, а в ямке, которую сам вырыл себе у двери хижины. Пьеро считал, что понимает его, а Нипиза считала, что понимает еще больше, но на самом деле разгадку тайны хранил в себе сам Ба-Ри. Он уже не играл, как прежде, до своего побега в лес. Не приносил палки, не носился до одури просто ради радости движения. Он был больше не щенок. Детство ушло, сменившись великой преданностью и гнетущей обидой, любовью к Нипизе и ненавистью к стае и всему, что было с ней связано. Теперь, когда он слышал волчий вой, это лишь исторгало из него злобный рык, и он скалил зубы, так что даже Пьеро предпочитал отодвигаться от него подальше. Но достаточно было одного прикосновения руки Нипизы, чтобы Ба-Ри успокаивался.
Через неделю-другую начались сильные снегопады, и Пьеро принялся обходить ловушки. Той зимой Нипиза заключила с ним договор, преисполнявший ее гордости. Пьеро взял ее в долю. Каждый пятый капкан, каждая пятая западня, каждая пятая отравленная приманка были ее, и вся добыча, которую они приносили, чуть-чуть приближали Нипизу к ее заветной мечте, которую она лелеяла уже давно. Пьеро ей обещал. Если этой зимой им повезет, то по последнему санному пути они отправятся в Нельсон-Хаус и купят там старый комнатный орган, который выставили на продажу, а если окажется, что он уже продан, то они поработают еще зиму и купят новый.
Этот план переполнял Нипизу энтузиазмом, и она с живейшим интересом относилась к охоте. Со стороны Пьеро это было во многом стратегической хитростью. Он отдал бы руку за то, чтобы купить Нипизе орган, твердо решил, что инструмент у нее будет, даже если каждая пятая ловушка и каждый пятый капкан вовсе не принесут пушнины. Само по себе их партнерство было сугубо условным. Но Пьеро таким образом пробудил в Нипизе интерес к делам, ощущение, что она и сама может чего-то добиться. Пьеро внушил ей, что она для него надежный товарищ и помощник на охоте. Таков был его замысел, чтобы держать ее при
