Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
На десятой минуте, раскидав по двенадцать кустов с пяти рядков, я почувствовал такой прилив энергии и такую высокую степень мастерства, будто копал картошку лет сорок, всегда был впереди всех и моя фотография висела на городской доске почета, на всех деревенских досках в области она тоже держалась вверху годами. У меня было переходящее красное знамя за лучшие достижения среди всех копальшиков картошки республики, но оно просто продолжало называться переходящим, хотя никто у меня его выиграть не мог и оно годами висело у меня над кроватью вместо бабушкиного коврика вышитого гладью., На коврике две девочки купались в голубом озере вместе со стаей лебедей. А на родине героя, в центре Кустаная, возле «Детского мира» мне поставили гипсовый бюст при жизни.
Так несся я к победе, что не видел никого и ничего. На ходу сбросил рубашку, ещё через пять метров майку потому, что пот брызгал из меня сплошным фонтаном, заливая газа, затекая в штаны и выливаясь через них по ноге в кеды. Хлюпало так громко, что слышали все наши.
– А чего плачешь, дитятко!? – жалобно пропел Шурик издалека.
– Тяжела доля крестьянская, – объяснил отец всем. – Не только хлеборобы море слез проливают, пока от семян доведут пшеницу до элеватора. Рыдают все сельхозники. А картошка – это наш второй хлеб. Поплачь, Славка, мученья свои залей слезой! И полегчает.
Послушал я эти издевательские идиотские шуточки и подналёг по-новой на черенок. И ведь не со зла, а подгоняемый энтузиазмом и страстью к победе понесся я дальше, оставляя за собой горки красного, какого-то очень высокосортного картофеля. Посадочную, почти проросшую картошку, в качестве семян дал друг деда моего Паньки дядя Гриша Гулько. У него всегда были самые богатые урожаи среди всех родственников. А дед себе оставил немного, а остальное раздал детям своим, которых имел в шести экземплярах.
И так бы стрелой всё летел я к победе над двумя здоровенными сильными и опытными в выкапывании картошки мужиками. Совсем близка была и халва чемпионская и лимонад любимый. Но только вот через очередные пять рядков сквозь хлюпанье в кедах и собственное дыхание, похожее на то тяжкое, с которым я заканчивал забег на восемьсот метров в соревнованиях, услышал я ужасные крики, стоны и звуки падения на сыру землю двух тяжелых крупных тел.
Я обернулся и меня прихватили то ли столбняк с оторопью, то ли жуть с кошмаром. Меж невскопанных кустов, в пыли, прикрытые с боков отжившими свой срок сухими ветвями картофельных кустов, лежали в смертных позах здоровенные тела моих близких родственников и соперников по социалистическому соревнованию, померших от истощения сил прямо на бегу. Они отстали от меня метров на десять, но мечтали догнать, перенапряглись и сердца их разорвались на бегу. Лопаты их валялись впереди тел. Видимо, из последних сил они попытались копнуть хоть ещё один кустик. Но злая судьба шанс догнать меня у них отняла. В оцепенении я просидел на земле не помню сколько времени. Рот, чтобы закричать или зарыдать, не открывался. Руки и ноги онемели, а выражение страшного испуга и вины скрутило моё лицо в маленький, пылающий горем комок искаженной ужасом плоти.
Наконец оторопь слегка ослабила хватку и я увидел маму и бабушку, сидящих на корточках возле своих тазиков с картошкой, которую они потом ссыпали в мешки. Мама улыбалась, а бабушка, та просто смеялась навзрыд. Это было страшно и больно. Так радоваться трагической гибели своих родных и близких – это просто несмываемый позор, отвратительное, мерзкое зрелище.
– Чего ж вы ржете, бессовестные вы люди!? – спросил я, давясь внезапными бурными слёзами.– Я же угробил до смерти отца родного и брата его.
– Так ты теперь наш кормилец! – мама никак не могла стереть с лица веселую улыбку. – И силы у тебя на троих! Ты быстрее их, стариков, расторопнее.
Будешь нас содержать, как мужчине положено. А они своё отработали и толку с них всё равно никакого уже. Сам видел. Да мы с ними с голоду вспухнем. Видишь, они даже картошку не могут из земли готовую добыть. Мальчик может, а они уже не годные и нам ненужные.
– И правильно сделали, что померли! – хохотала бабушка.– Нам тебя одного хватит. Вместо отца пойдешь в редакцию работать, а вместо Шурика – электриком на горно-обогатительный комбинат. Докопаешь всё, что сам не успел и они не сдюжили. Потом Василий приедет, мешки закинешь в кузов. Дома разгрузишь. В сарайку отнесешь. А пока перерыв сделай. Пойди вон подсолнухи оборви. Шляпки в тазик, потом в мешок. Я огурцы с помидорами соберу. Мама капусту срежет. А хоронить их пока не будем. Некогда. Урожай надо собрать. Нехай тут и лежат пока. Завтра приедем, заберем, если кто-нибудь раньше не приберет. Мужики-то видные! Ну, пошли потихоньку подсолнухи драть, да огурцы с помидорами. А ты, Анюта, давай, капусту срезай. Ножик в сумке моей.
Я был в таком ужасном состоянии, что уши мои не смогли пропустить в голову бабушкины и мамины веселые речи. Я их просто не уловил. Все их присказки пролетели мимо.
Глотая слёзы и наматывая сопли на кулак я, как древний дед, пошкандыбал согнувшись, почти ничего не видя из-за пота в глазах и льющихся как из бутылки слёз. Но не к огромным двухметровым подсолнухам с серыми, любимыми нашими семечками побрёл-пошкандыбал. А к бездыханным телам погубленных мной родных и близких. Метра за три до тела батиного присел и почти подполз к нему, содрогаясь от страха перед покойником и безмерной любви к нему. Подполз, обнял его и голову положил на широкую грудь отцовскую, заливая её слезами.
И вот тут я оторопел и обомлел во второй раз пуще прежнего. Жуть и мистическое оцепенение приклеили меня к телу. Потому что оно вдруг затряслось как машина на очень плохой дороге, задрожало, издавая странные звуки. А похожи были они на воздух, со свистом и шипением вылетающий из проколотой шины грузовика. Трясло меня на отцовском теле сильно, но не долго. Тело внезапно сделало акробатическое движение и восстало с весёлым грохочущим хохотом, унося меня, приклеенного объятьями своими, вверх. Через плечо батино видно было, что и Шурик воскрес. Подпрыгнул и к нам подскочил в два прыжка. Они оба подхватили меня под спину и бросили вверх, Поймали и снова подбросили раз пять. Пока я летал, они
