Виктор Егоров - На железном ветру
Как-то в середине марта Рухи передал записку от Лоры.
«Милый Жорж. Кажется, у нас будет ребенок. Я долго сомневалась, но теперь вполне уверена. Если родится мальчик, назовем его Жорж. Маленький Жорж — неплохо, а? Ужасно хочется кислого».
Ошеломленный, стоял Донцов около двери с запиской в руке, и лязг запираемого надзирателем замка хлесткими ударами отдавался в мозгу.
Ей необходим уход, хорошее питание. Ребенок в тюрьме... Чудовищно!
Первым его побуждением было немедленно попросить надзирателя вызвать начальника тюрьмы. Но нет, это не годилось. Его могли попросту упрятать в карцер.
— Эй, Рухи-эффендим, скоро нам принесут обед?! — прикрикнул Кыро в надежде, что надзиратель еще не ушел и услышит его.
«Обед, обед, — повторил Михаил про себя. — Обед...»
Выпрямился, шагнул на середину камеры.
— Слушайте меня! — голос его прозвучал властно. Кыро, Юсуф, Петрополис и Зия побросали карты.
— Скоро принесут обед. Я его есть не буду. И пусть не ждет пощады тот из вас, кто вздумает к нему прикоснуться. Вы меня поняли?
— Нет, кочак, — сказал Зия. — Почему ты не желаешь есть? И зачем пропадать обеду?
— Я объявляю голодовку, и они, — кивок в сторону двери, — должны узнать об этом прежде, чем я протяну ноги.
Михаил не притронулся ни к обеду, ни к ужину. А утром, когда принесли завтрак, Кыро демонстративно выставил миски с его вчерашней едой в коридор, сообщив надзирателю, что «урус» объявил голодовку.
Немало прочитал Михаил книг, где описывались голодовки в царских тюрьмах. Он восторгался железной стойкостью и выдержкой политзаключенных. Но действительность не шла ни в какое сравнение с литературными описаниями. Это он почувствовал на вторые сутки голодовки. Его тело требовало еды. Отбрасывая все резоны, сминая волю, оно орало: есть! есть!! Одурманенное голодом сознание один за другим приводило доводы против голодовки. Требовались сверхчеловеческие физические усилия, чтобы удержать руку, которая сама тянулась к пище.
В середине дня Михаил лег и попытался заснуть. Французы говорят: кто спит, тот обедает. Но сон не приходил. Заснуть удалось только вечером. Ему приснилось, что он ест хлеб с маслом и запивает сладким чаем. Он открыл глаза — было темно. Острый, невыносимо желанный запах хлеба ударил в нос. Рука нащупала миску, рядом — куски хлеба, сгребла их... «Все пропало», — пропищал тоненький голосок откуда-то из глубин мозга.
— Врешь! — закричал он в последнем порыве отчаяния. — Не сломишь!
Куски полетели куда-то в угол.
Михаил мучился до утра.
После завтрака, который остался нетронутым, пришел начальник тюрьмы — высокий толстый человек в феске и шароварах.
— Бунтуешь? Карцера захотел?
Михаил поднялся со своего ложа, сказал как мог спокойно и внушительно:
— Господин начальник тюрьмы, я не прикоснусь к пище, пока не поговорю со следователем Экшиоглу, и вам не избежать неприятностей, если в этой тюрьме умрет с голоду человек, который даже не знает, за что он сидит.
Начальник тюрьмы неопределенно хмыкнул и ушел. Незадолго до обеда надзиратель отвел Михаила в контору. За длинным столом сидел следователь Экшиоглу. Вежливо поздоровался, предложил табуретку.
— Начальник тюрьмы передал мне вашу просьбу, Сенцов. Как видите, я перед вами, хотя и не вижу необходимости в нашей встрече. Мы занимаемся вашим делом, надо потерпеть. Но голодовка... Это настораживает, Сенцов. Голодовка — метод коммунистов.
— Прибегнуть к голодовке меня вынудили обстоятельства, господин следователь. Перед тем начальник тюрьмы дважды отказал мне в свидании с вами. Недавно я узнал, что моя жена беременна...
— Вот как! — следователь удивленно поднял брови. — Каким образом вам удалось узнать?
— Это не имеет отношения к моему делу, — твердо глядя в глаза Экшиоглу, проговорил Донцов. — Я полагаю, Турция достаточно цивилизованная страна, чтобы уважать общепринятые нормы гуманности. Моя жена беременна, и пребывание в тюрьме губительно и для нее и для будущего ребенка. К тому же до сих пор власти не предъявили ни ей, ни мне обвинения, да и вряд ли смогут предъявить: ведь за нами нет никакой вины. Столь продолжительное содержание в тюрьме невинных людей незаконно.
— Вы неплохо знаете законы, но плохо знаете Турцию, — тонко улыбнулся Экшиоглу. — Поэтому советую вам прекратить голодовку. Обещаю в течение недели доложить о ваших претензиях прокурору.
— Когда же я узнаю о результатах?
— Не ранее чем через неделю.
Спустя три дня перед завтраком в камере появился надзиратель.
— Урус, собирайся с вещами.
Михаил сумел сдержаться — ни словом, ни жестом, ни улыбкой не обнаружить обуявшую его радость.
— Встретимся на воле, кочак, — пожимая ему руку, сказал Кыро. — Я выйду через сорок три дня. Нужен буду, зайди в кофейню Хамида в Айвансарае — там скажут, где меня найти.
В конторе Михаилу выдали его чемодан и четыре доллара, хотя, по его расчетам, остаток должен был составить не менее двадцати пяти долларов.
Полицейский вывел его во двор тюрьмы. Около проходной будки он увидел Лору. Рядом с нею переминался с ноги на ногу конвоир.
Здесь они расстались почти два месяца назад. И теперь бросились друг к другу и обнялись, не обращая внимания на посторонних.
— Колокольчик...
— Жорж, любимый...
— Как ты себя чувствуешь?
— Теперь отлично.
Он жадно вглядывался в ее лицо, в милые, сияющие счастьем глаза, искал перемен. Их почти не было. Разве что немного втянулись щеки и заострились скулы.
— Эй, эй, — окликнул сзади полицейский, — вы не дома, на вас из окон смотрят!
Она отстранилась, но вложила свою руку в его.
— Нас выпустят, Жорж?
— Не знаю. Мне ничего не сказали.
— Но тебе выдали чемодан!
— И четыре доллара в придачу.
— Ба! Я и не заметила, что в тюрьме мы были так расточительны.
Оба рассмеялись — впервые за два месяца — легко, свободно, от души.
19
Их не отпустили. На полицейском катере их переправили через Босфор в Хайдарпаша — прибрежный район Ускюдара. Когда они вышли на причал, Донцов поинтересовался у старшего полицейского, куда их везут.
— Пока на вокзал, а там не знаю, — пробурчал полицейский, — Наше дело передать вас начальнику этапа.
— Мы поедем в арестантском вагоне, возможно в Анкару, — объяснил Лоре Донцов. — Видимо, путешествовать нам придется раздельно. Возьми деньги. — Он улыбнулся. — Купишь кисленького.
— Нет, нет, — запротестовала она. — Мне вполне хватает тюремной порции. А ты выглядишь плохо, ты слишком бледен...
Он не стал спорить, просто сунул доллары в кармашек ее жакета.
Вокзал находился рядом, на берегу Босфора. Неподалеку от него на запасном пути стоял арестантский вагон. Конвоиры сдали Михаила и Лору жандармскому офицеру. Их тотчас разлучили. Донцов успел только передать Лоре чемодан — там лежало ее белье, а она хотела переодеться.
