Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Вывести его на чистую воду мог разве что Грегсон. Грегсон служил инспектором той области и приезжал к Мак-Таггарту с проверкой раз в год. Он мог бы донести, что индейцы зовут Мак-Таггарта напао-уэтику, потому что он платит им за меха полцены, он мог бы рассказать Компании ясно и доступно, что зимой звероловы у Мак-Таггарта едва не умирают с голоду, что он держит их за горло, что они его рабы, и это еще мягко сказано, и что при нем на почтовой станции всегда живет какая-нибудь девушка или женщина из местных, индианка или полукровка. Но Грегсону слишком уж нравилось заезжать на Лак-Бэн. Он всегда мог рассчитывать на две недели низменных удовольствий, а вдобавок все женщины в его семье были с ног до головы в роскошных мехах, которые дарил ему Мак-Таггарт.
Однажды вечером, через неделю после приключений Нипизы и Ба-Ри под валуном, Мак-Таггарт сидел при свете керосиновой лампы в своей «лавке». Маленького конторщика-англичанина с румяным, как яблочко, лицом он отправил спать и остался один. Вот уже полтора месяца комиссионер не знал покоя. Именно полтора месяца назад Пьеро привез Нипизу на Лак-Бэн впервые с тех пор, как Мак-Таггарта поставили там комиссионером. При виде нее у него захватило дух. С тех пор он ни о чем больше не мог думать – только о ней. За эти полтора месяца он дважды побывал в хижине Пьеро. Завтра он собирался снова отправиться туда. Он уже забыл Мари, тоненькую девушку-кри, с которой жил сейчас, как забыл десяток других девушек, которые были до Мари. Теперь он мечтал только о Нипизе. Он в жизни не видел никого красивее дочери Пьеро.
Он вслух припечатал Пьеро крепким словцом, глядя на лист бумаги перед собой, куда он уже битый час заносил пометки из потертых пыльных гроссбухов Компании. Один Пьеро стоял у него на пути. Отец Пьеро, согласно этим заметкам, был чистокровный француз. Поэтому Пьеро был наполовину француз, а Нипиза – квартеронка, хотя она была такая красавица, что Мак-Таггарт, не знай он, кто она такая, решил бы, что индейской крови в ее жилах капля-другая, не больше. Если бы они были просто индейцы – хоть чиппева, хоть кри, хоть оджибве, хоть тличо, да кто угодно, – все решилось бы в полминуты. Мак-Таггарт согнул бы их в бараний рог, и Нипиза сама пришла бы к нему в хижину, как пришла Мари полгода назад. Но эта треклятая французская кровь! С Пьеро и Нипизой так не выйдет. И все же…
Мак-Таггарт мрачно улыбнулся, кулаки у него сжались еще крепче. Разве его власть не безгранична? Разве сможет Пьеро воспротивиться его воле? А станет возражать – он выгонит его отсюда, из охотничьих угодий, доставшихся ему в наследство от отца и деда, а то и раньше. Он, Мак-Таггарт, превратит Пьеро в бродягу, в изгоя, как превратил в бродяг и изгоев десятки других, впавших в немилость. Никакая станция уже не будет ничего покупать у Пьеро и ничего ему продавать, если против его имени поставить черный крест. Такова была власть Мак-Таггарта, закон комиссионеров, действовавший уже сотни лет. Такова была колоссальная сила зла. Именно она отдала ему Мари, тоненькую, темноглазую девушку-индианку, которая ненавидела его – и, несмотря на ненависть, «вела его хозяйство». Так деликатно объяснялось ее присутствие, хотя на самом деле никаких объяснений не требовалось.
Мак-Таггарт снова посмотрел на свои заметки на листе бумаги. Охотничьи угодья Пьеро, его собственность по неписаному закону диких земель, были очень хороши. В последние семь лет он получал за свои меха в среднем по тысяче долларов в год, поскольку одурачить Пьеро так же, как индейцев, Мак-Таггарт не сумел. Тысяча долларов в год! Да Пьеро дважды подумает, прежде чем откажется от такого богатства. Мак-Таггарт хохотнул, смял бумагу в руке и собрался потушить свет. Красное лицо его с короткой неряшливой бородой пылало от грязных мыслей. Неприятное это было лицо, беспощадное, как железо, сразу выдававшее, за что его прозвали напао-уэтику. Глаза у него вспыхнули, и он резко втянул в себя воздух, прежде чем погасить лампу.
Пробираясь в темноте к двери, он снова хохотнул. Нипиза, считай, уже его. Он заполучит ее, даже если это стоило бы… жизни Пьеро. А почему бы и нет? Пара пустяков. Выстрел на одинокой тропе, один удар ножом – и кто об этом узнает? Кто догадается, куда подевался Пьеро? Причем Пьеро сам виноват. В последний раз, когда Мак-Таггарт видел Пьеро, он попросил у него руки Нипизы по-благородному, хотел жениться на ней. Да, он и на это готов. Так он и сказал Пьеро. Он сказал Пьеро, что, когда станет его зятем, будет платить ему за меха двойную цену.
А Пьеро в ответ только уставился на него – уставился со странным выражением, будто его оглушили, будто ударили по голове дубинкой. Так что теперь, если Мак-Таггарт не получит Нипизу по-хорошему, Пьеро будет сам виноват. Завтра Мак-Таггарт снова отправится в угодья полукровки. А послезавтра Пьеро даст ему ответ. Укладываясь в постель, Буш Мак-Таггарт снова хохотнул.
До предпоследнего дня Пьеро ничего не говорил Нипизе о том, что произошло между ним и комиссионером на Лак-Бэн. Но потом все-таки рассказал.
– Он чудовище, человек-дьявол, – закончил он. – Я бы лучше видел тебя там, с ней, в могиле.
И он показал на высокую сосну, под которой покоилась принцесса – мать Нипизы.
Нипиза не вымолвила ни слова. Но глаза у нее стали больше и темнее, а на щеках проступил румянец, какого Пьеро у нее прежде не замечал. Когда он договорил, она встала во весь рост – и ему показалось, что она стала выше. Она еще никогда не выглядела такой взрослой, и глаза Пьеро подернулись тенью ужаса и тревоги,
