Александр Мартынов - В заповедной глуши
33
Поединок- назвал Валька эту мрачную картину. Траншея и луг вокруг были буквально завалены трупами в сером и ковыльном. Валялось оружие — целое и исковерканное. Горела техника. Чернела и дымилась земля. На бруствере — в нескольких шагах друг от друга — стояли два человека. Тяжело, расставив ноги, ссутулившись — казалось, можно было слышать, как они дышат, хрипло и загнанно. Справа — русский пехотинец, без пилотки, в рваной на груди гимнастёрке с медалью «За отвагу» и окровавленной лопаткой в правой руке. Одна обмотка размоталась. Молодое курносое лицо было усталым и яростным, коротко стриженые волосы золотились на солнце, выглянувшем из-за горизонта. Слева — немец, без куртки, в перемазанной кровью и грязью рубашке, на которой стали почти неразличимы подтяжки. Светлые отросшие волосы на тоже непокрытой голове шевелил ветер, белые зубы оскалены, и такое же молодое лицо — так же устало и яростно. В кулаке немца был зажат длинный кинжал, перемазанный кровью, и только на рукояти сиял блик, похожий на блик медали на груди русского. На лице русского прямо-таки читалось: «Не хочу я тебя убивать, не в радость мне — но у меня мамка есть, а ты её сгонишь с земли…» Но и на лице немца было написано: «Я слышал ЕЁ голос, голос Германии, и он велел мне убивать — умри!» И ясно было — сейчас они бросятся друг на друга.
— Валентин, — окликнул его Михал Святославич.
— Вы приехали?! — Валька повернулся. — Как там Витька?! Скоро он…
— Валентин, — Михал Святославич придержал мальчишку за плечо. Тот улыбнулся:
— Что случилось?
— Случилось… — лесник посмотрел прямо в глаза Вальке. — Шесть недель назад в Крыму, в бою с бандитами из татарского «Адалята»… — он перевёл дыхание, — …смертью храбрых пала дочь бретонского и славянского народа Мора Лаваль.
— Что? — весело спросил Валька. — Что-что?
С его лица сбегала краска, и оно становилось белым и плоским. Потом — серым. Как пепел.
— И ещё Жорка… обещал зайти… — почему-то сказал он. — Как вы говорите, что с Морой?.. А, да, конечно. Вы идите, я сейчас… — он отвернулся.
Подойдя к стопке картин, Валька свалил их в сторону. Листы картона с шорохом разъехались по полу. Пиная их ногами и со свистом дыша, мальчишка разбрасывал листы, пока не увидел то, что искал. Тогда он нагнулся и с каким-то усилием, будто свинцовый, поднял тот самый лист. Со стоном поставил его на подрамник.
Aranel Ross-i-Ernil-i-nauth — гласила подпись под рисунком.
— Рыжая Принцесса, властительница дум… — прочитал Валька и застонал, сжав края листа.
Мора Лаваль улыбалась ему с высокого седла, чуть наклонившись и подбоченившись — на фоне чёрного леса.
— Не прощу-у… — прохрипел Валька, тряхнув лист. — Не прощу, слышите, не про-щу-у… Каждого. Сам. Лично. Убью…
— Валентин, — послышался голос от порога. Мальчишка обернулся. Михал Святославич всё ещё стоял там и смотрел в упор. — Подбери здесь всё.
— Да, — каркнул Валька. — Конечно. Это я просто. Искал.
— И ещё, — лесник чуть прищурился. — Если ты вздумаешь повести себя, как тряпка…
— …и покончить с собой? — спросил Валька и улыбнулся. — Нет, Михал Святославич, не надо так обо мне думать. Самоубийством избавляют себя от плена или бесчестья. А за такое просто мстят. И только. Но мстят до последнего вздоха. Или до последнего врага. А русский ни с мечом, ни с кулаком не шутит. Так вы учили?
Он вспомнил, что во время последнего посещения Витька прочёл такое стихотворение — печальное, Валька ещё посмеялся над ним: ты что это, победа, а ты в декаданс впал…
Временами всё бессмысленно —Что ты вынес-перенёс……На вопрос: «А что есть истина?» —Промолчал в ответ Христос.
Выстрел в спину — мёртвым падаетРыцарь — в латах иль без лат…Никому добро не надобно —Был умней Христа Пилат.
Силы нет в мольбах, проклятиях…Заколачивайте гроб!Что там возитесь с распятием?!Можно проще — пулю в лоб!
Под гипнозом волокучих фразДержат нашу Русь в плену.По живому в миллионный разАбортируют страну.
Я стихи сейчас, как пули, лью.Наплевать: ответ, вопрос…В одну печку крематорнуюСвалены Пилат, Христос…
…Вечер был тёплым, летним. Июнь, подумал Валька, опершись ладонями о перила крыльца. Июнь. Только бы не закричать во весь голос, потому что тогда он сойдёт с ума. Сразу. Или это к лучшему?
То, что Михал Святославич идёт к нему, Валька почувствовал издалека, но не пошевелился. Лесник подошёл, встал рядом, опираясь на перила. Сказал негромко:
— Завтра Витька возвращается.
— Да, я знаю, — отозвался Валька. — Хорошо…
— Послушай, — Михал Святославич говорил негромко, но резко. — Ты сам на себя не похож — это понятно. И всё-таки…
— Дядя Михал, — прервал его Валька, садясь на перила, — извините… Через год, даже меньше, мне будет шестнадцать… Витька наверное останется с вами. У него тут Алька и вообще. А мне… Может быть, вы найдёте мне работу? Такую, какая была у Моры? Или считаете, что я не справлюсь?
— Почему, справишься… — не стал возражать Михал Святославич. И посмотрел в лицо мальчишке. — А родители?
— Они не вернутся, — устало ответил Валька. — Ясно же, что они не вернутся, и хватит уже этих детских игрушек… Я хочу… вы понимаете, чего я хочу. А к вам, если вы позволите, я буду приезжать отдыхать.
— Ну что ж… — Михал Святославич несколько раз стукнул кулаком по опорному столбу. — Что ж, мне нечего возразить… Когда тебе исполнится шестнадцать, поедешь на юг. Думаю, что тебе найдут полевую работу. Или если хочешь — можешь стать инструктором. У тебя получится.
— Нет, инструктором я не хочу… — медленно ответил Валька. — Спасибо, дядя Михал.
— Не за что, — покачал головой лесник. — Хорошо уже то, что ты не сбежал… И ещё. Подумай. Крепко подумай, Валентин. Может быть, ты хочешь отомстить — и погибнуть?
— Даже если и так? — с прежней бесконечной усталостью отозвался Валька. — Мне пятнадцать, а кажется, что я прожил сто лет. Сто невероятно тяжёлых лет, дядя Михал…
— И я об этом же, — ответил Михал Святославич. — Кажется, но ты их не прожил. Поэтому подумай. Я не о твоём решении. Я о том, что ты собираешься делать там.
34
Валька сидел на крыше.
Было тепло и дул лёгкий ветерок, приятный такой. Он очень подходил к звёздному небу, и к крыше, и к ночи, и к настроению Вальки.
