Владимир Дружинин - К вам идет почтальон
— Значит, «йимзвы» из языка элиани?
— Похоже…
— Хорошо. Вот еще текст.
Волнуясь, он подал Байрамову фотокопию перехваченной пограничниками записки. Байрамов наклонил свою большую голову, стал читать вслух.
— Ты слышишь?! — воскликнул он. — И здесь корень «йим»! В одном слове.
— Значит, тоже язык элиани?
— Э, так быстро решать рискованно, — улыбнулся Байрамов.
— «Спиноза», милый, — заговорил Ковалев, — важно вот что — племя не совсем исчезло! Там, в Джали-тузе, живут какие-то последние элиани. А может, и в других местах? И у нас где-нибудь?
— Ты как Кася, — засмеялся Байрамов. — Как Кася, — повторил он, и Ковалев почувствовал, что краснеет. — На основании одного-двух намеков такие открытия! Вай! Вай!
Ковалев потупился. Да, Байрамов опять прав. Мало ли племен в горах, — и здесь и за кордоном. Мало ли языков, наречий…
— Откуда же известно, что элиани исчезли? Что с ними случилось? Перебиты? Вымерли от болезней, от голода?
— И то и другое. Один английский ученый полвека назад, в Стамбуле, видел последнего элиани.
— Последнего ли?
Байрамов развел руками.
«Йимзвы»… Неотвязно звучало это слово со звенящим «з». Что скрывает оно?
Что можно утверждать определенно? — спрашивал себя Ковалев, шагая к остановке троллейбуса. — Алекпер-оглы шел к Назарову. Это бесспорно. Шел узнать о судьбе своих близких. И в этом вряд ли нужно сомневаться.
Непонятное «йимзвы», жужжащее точно муха, мешает насладиться успехом. И не только оно.
Ведь главное всё-таки еще неясно — почему именно Алекпер-оглы стал жертвой провокации? Чем был опасен Хилари Дюку, Сафару-мирзе безобидный старик, шедший в Советский Союз с адресом умершего врача Назарова? Нет, нельзя, нельзя успокаиваться, пока не откроется вся правда об Алекпере-оглы. Вся, до мельчайших деталей. И, прежде всего, надо уточнить факты, уже известные. Например, гибель зурнача Алекпера.
Зурнач… Старик зурнач… Давние юношеские воспоминания всколыхнулись в мозгу Ковалева. Да, зурнач — высокий, седой, в рваной чохе — был в доме у Ковалевых. С ним была девочка, маленькая девочка…
И что-то еще пробуждалось в самых дальних закоулках памяти. Нет, он больше ничего не припомнил.
Начальник Ковалева, полковник Флеровский — высокий, худой, с паутинкой тончайших морщин на загорелом лице, — выслушал капитана внимательно.
— Нет, конечно, рано ставить точку, — сказал он. — История с зурначом, правда, старая, но надо вернуться к ней. Обстоятельства его смерти, помнится, вызывали разные толки и подозрения… Поройтесь в архивах. И побеседуйте с вдовой Назарова. Может быть, она вам поможет.
Отпуская Ковалева, Флеровский посоветовал не терять связи с работниками музея.
Проблема племени элиани заинтересовала и Флеровского и — в особенности — начальника пограничного отряда Костенко, к которому Ковалев зашел на другой день.
— Научная загадка, говорите? — отозвался Костенко. — Загадок не должно быть на нашем участке границы. Тем более таких. Я не шучу, Ковалев. Уже одно то, что Дюк сродни этому племени…
Час спустя Ковалев шел снова по Крепостной улице.
Задание усложнилось. До сих пор Ковалев имел дело с явлениями обычной, повседневной жизни. Терпеливо собирал их, обобщал. Двигался по следу врага. А здесь врага пока не видно. Врага на нашей земле…
Этнографы, погруженные в прошлое, в легенды, в пыль древних камней, древних шелков, и он — пограничник Ковалев — теперь на одном пути поиска. Странная, непривычная область для Ковалева.
Часто непрошеная врывалась в его мысли Кася. И это усиливало его смятение.
Крепостная, вздымаясь всё круче, вела его в гору. Вырос за поворотом серый дом Дюков. Боковая стена была в тени, реклама велосипедной торговли выступала на ней едва приметными пятнами. Ковалев миновал знакомую калитку, бросив взгляд на столбик, украшенный трезубцами.
Еще поворот — и показался небольшой деревянный дом с мезонином, в русском стиле, с коньком, с резными наличниками, точно перенесенный из-под Вологды или Ярославля.
Отперла женщина в переднике, повязанная красным платком, как тюрбаном. В полумраке передней он не разглядел ее лица и молвил вопросительно:
— Алиса?
— Да… Кто это? Андрей!
Они виделись со времен юности всего один раз — мельком, на улице, в позапрошлом году. Ковалев тогда приехал в Южный порт после многолетней службы на северо-западной границе, в Заполярье. Алиса спешила, с трудом узнала его, скосила глаза на его погоны, произнесла: «всего-навсего капитан!» Потом они обменялись ничего не значащими фразами.
— Надумал зайти всё-таки?..
Он еще не знал, как ему говорить с ней, и не мог приступить к делу сразу. Он старался определить, какой же она стала: Алиса-школьница, Алиса-плакса, входившая в жизнь пугливо и как-то недоверчиво. Училась она хорошо, но никогда не поднимала руку в классе. Ждала вызова. Воспитывала ее бабушка, очень неприветливая, нелюдимая. У Камчуговых жгли лампады, панически боялись грозы.
— Как живешь, Андрей? Всё еще бобылем?
Ковалев потерял жену во время войны, новая семья не сложилась. Но слово «бобыль» ему не понравилось. В тоне Алисы была навязчивая, сентиментальная жалость. «Она и в школе порывалась всех жалеть», — подумал он.
— Да, я один, — сказал он. — И ты, я вижу, сама себе хозяйка?
«Красивая женщина, — отметил он про себя, — но чего-то не хватает в ней. Тусклая какая-то красота». — Он сравнил ее с Касей, — та действительно хороша. Не в мать уродилась. Верно, в отца — отважного и жизнелюбивого человека.
— Чудесная у тебя дочка! — вырвалось у Ковалева.
Он прибавил, что видел ее в музее, у «Философа» — Байрамова.
— Невеста уже, а дура! — отозвалась Алиса. — Непременно ей нужно в этот Хадар… Свалится еще где-нибудь. Вообще блажь всё это и ни к чему девушке… Там ведь граница, правда?
Она смотрела просительно, как бы ища поддержки.
— Зачем ты волосы обрезала? — спросил он.
— А что?
— Отвозил бы тебя за косы, — пошутил Ковалев. — Плакса! Не беспокойся, дочка твоя крепко на ногах держится. Шагает — земля гудит! Прелесть твоя Кася, умница…
Он увлекся и, поймав себя на этом, почувствовал неловкость. И закончил:
— А ты ведь тоже по любви дело нашла? Художница! Твое творчество тут?
Он обвел рукой комнату. С первого взгляда, когда он вошел, она показалась ему нестройно-пестрой.
Он вспомнил свою мурманскую приятельницу — художника-декоратора в театре. Она тоже сама украшала свою квартиру, придумывала занавески, скатерти, абажуры. Там всё радовало. Полярной ночью в квартире сияло солнце, лучи его, дробясь на многоцветные спектры, лежали на тканях. Здесь же, у Алисы, преобладали блеклые, осенние краски. К тому же, до странности разные тут вещи, в равной манере, а всё вместе дышит каким-то тягостным смятением.
