О всех созданиях - больших и малых - Джеймс Хэрриот
Он был прав: теперь, изложив эту историю тридцать пять лет спустя, я сообразил, что ничего подобного с тех пор не случалось.
В Скелдейл-Хаусе мы расстались. Тристан, явно стараясь загладить утреннее происшествие, орудовал шваброй в коридоре с рвением матроса парусного флота. Но едва Зигфрид уехал, как в доме воцарился полный покой, и когда, собрав все необходимое для предстоящих визитов, я заглянул в гостиную, Тристан возлежал там в своем любимом кресле.
Я вошел и с удивлением увидел на углях в камине кастрюлю с сосисками.
— Что это? — спросил я.
Тристан закурил сигарету, развернул «Дейли миррор» и положил ноги на соседнее кресло.
— Готовлю обед, старина.
— Здесь?!
— Вот именно, Джим. Хватит с меня этой раскаленной плиты. И на кухне даже присесть толком негде. Не говоря уж о расстоянии до нее.
Я смерил взглядом разлегшегося повара.
— О том, что в меню, спрашивать смысла нет?
— Ни малейшего, старый друг. — Тристан оторвался от газеты и одарил меня ангельской улыбкой.
Я уже собрался уйти, но в недоумении остановился.
— А где картошка?
— В камине.
— В камине?
— Ну да. Я положил ее печься в золу. Вкус удивительный!
— Ты уверен?
— Ну еще бы, Джим. Вот погоди, ты оценишь мое поварское искусство!
Я вернулся почти в час. В гостиной Тристана не было, но там висел сизый чад, и в ноздри мне ударил запах, словно от костра, на котором жгут палый лист.
Тристана я нашел на кухне. От его светской невозмутимости не осталось и следа: он безнадежно тыкал ножом в угольно-черные шарики. Я уставился на него:
— Что это такое?
— Картошка, Джим, чтоб ее черт побрал! Я немножко вздремнул — и вот полюбуйся!
Он брезгливо разрезал обуглившийся клубень. В самом центре я различил беловатый кружок — единственную предположительно съедобную часть некогда большой картофелины.
— Н-да, Тристан! И что же ты намерен делать?
Он бросил на меня панический взгляд.
— Выковыряю середку и сделаю пюре. А что еще мне остается?!
Смотреть на это было выше моих сил. Я ушел к себе, умылся, а потом спустился в столовую. Зигфрид уже сидел за столом, и я сразу заметил, что он все еще смакует утренний успех. Он весело кивнул мне:
— Джеймс, а Кен Биллингс подсунул нам хорошую задачку! Приятно, что мы с ней разобрались.
Но улыбка замерла у него на губах. В столовую вошел Тристан и поставил перед нами две супницы. Из одной выглядывали неизбежные сосиски, а в другой покоилась непонятная сероватая масса с многочисленными черными вкраплениями разной величины.
— Во имя всего святого, — зловеще-спокойно осведомился Зигфрид. — Что? Это? Такое?
— Ну… э… картофель… — Тристан откашлялся. — Боюсь, он немножко пригорел.
Мой патрон промолчал. С грозной невозмутимостью он положил себе на тарелку ложку пятнистой смеси, подцепил немного на вилку и начал жевать. Раза два, когда у него на зубах хрустели особенно твердые кусочки угля, он поморщился. Затем он закрыл глаза и проглотил. Секунду он сидел неподвижно, потом обеими руками ухватился за живот, застонал и вскочил на ноги.
— Довольно! — загремел он. — Я готов лечить отравленных животных на фермах, но не желаю, чтобы меня пичкали отравой в моем собственном доме! — Он направился к двери, бросив через плечо: — Пойду пообедаю в «Гуртовщиках».
В этот момент его снова передернуло. Он опять прижал ладони к животу и обернулся.
— Вот теперь я понимаю, что испытывали эти несчастные телята!
Глава тридцать седьмая
Рори держал поросят, а я их кастрировал. Поросят было много, и я торопился, не замечая, что работник, ирландец по происхождению, все больше нервничает. Его молодой хозяин ловил поросят и передавал ему, а он зажимал их между колен мордочкой вниз и разводил им задние ноги. Я быстро вскрывал мошонку и извлекал яички, чуть-чуть не задевая грубую материю рабочих брюк Рори.
— Ради Господа, поосторожнее, мистер Хэрриот! — не выдержал ирландец.
Я удивленно поднял на него глаза.
— В чем дело, Рори?
— Да ваш чертов ножик! Машете им у меня промеж ног, точно чертов индеец! Покалечите меня, как пить дать.
— Да уж поберегитесь, мистер Хэрриот! — воскликнул молодой фермер. — Не охолостите Рори взамен порося. Такого его хозяйка вам не спустит!
Он захохотал, ирландец смущенно улыбнулся, а я хихикнул, что мне даром не прошло. Всего секунда невнимания — и скальпель располосовал указательный палец на левой руке.
Мгновенно все вокруг обагрилось моей кровью. Мне никак не удавалось ее унять: бинты сразу промокали, и когда я наконец все-таки наложил повязку, она получилась невообразимо большой и бесформенной — толстенный слой ваты, десятки раз обмотанный самым широким бинтом, какой только отыскался в моем багажнике.
Когда я уехал с фермы, заметно стемнело и в морозном небе загорались звезды, хотя не было еще и пяти часов, — в конце декабря солнце заходит рано. Я ехал медленно, и огромный забинтованный палец торчал над рулевым колесом, точно веха, указывающая путь между лучами фар. До Дарроуби оставалось около полумили, и за голыми ветками придорожных деревьев уже мелькали огни городка, как вдруг из мрака навстречу мне выскочила машина, проехала мимо, затем я услышал визг тормозов, машина развернулась и помчалась назад.
Она обогнала меня, свернула на обочину, и я увидел неистово машущую руку. Я остановился; на дорогу выскочил молодой человек и побежал ко мне.
Он всунул голову в окно:
— Вы ветеринар? — Молодой человек задыхался, в его голосе звучала паника.
— Да.
— Слава Богу! Мы едем в Манчестер и побывали у вас… Нам сказали, что вы поехали этой дорогой… описали вашу машину. Ради Бога, помогите!
— Что случилось?
— Наша собака… На заднем сиденье… У него в горле застрял мяч. Я… мне кажется, он уже задохнулся.
Он еще не договорил, а я уже бежал по шоссе к большому белому автомобилю, из которого доносился плач. На фоне заднего стекла виднелись детские головки.
Я распахнул дверцу и услышал всхлипывания:
— Бенни, Бенни, Бенни!
