Карен Бликсен - Из Африки
Сын Кинанжуи, пришедший за нами на ферму, притащил старое европейское кресло с ножками разной высоты и поставил его совсем близко от кровати, предлагая мне сесть.
Голова и туловище Кинанжуи настолько исхудали, что я могла изучить все строение его скелета. Он походил на деревянного истукана, грубо выструганного из бревна. Его зубы были оскалены, как у мертвеца, между ними свисал язык, взгляд уже заволокло дымкой. Однако он еще не ослеп: когда я подошла к кровати, он уставился на меня и не отворачивался, пока я оставалась рядом.
Его правая рука медленно поползла поперек тела, чтобы дотронуться до моей руки. Он мучился от чудовищной боли, но даже таким, страдающим и голым, простертым на смертном одре, сохранял прежний вес. Присмотревшись, я поняла, что он возвратился из своего вояжа победителем и пригнал обратно весь скот, несмотря на противодействие зятьев-маасаи.
Сидя с ним рядом, я припомнила его единственную известную мне слабость: он боялся грома и, стоило начаться грозе, становился похож на грызуна только и мечтающего, что шмыгнуть в нору. Однако теперь он перестал страшиться и молний, и грома с небес: он выполнил задачу своей жизни, возвратился домой и готовился почить с осознанием исполненной миссии. Если он сохранял ясность рассудка, то, оглядываясь на прожитую жизнь, вряд ли мог припомнить много моментов, когда оказывался не на высоте. Его великой жизненной силе, оптимизму и изобретательности вот-вот должен был настать конец. «Ты можешь спать спокойно, Кинанжуи», — подумала я.
Старики стояли вокруг и молчали, словно утратили дар речи. Тишину прервал мальчик, которого я увидела, когда вошла, и приняла за самого младшего сына Кинанжуи. Он подошел к отцовскому изголовью и обратился ко мне с речью, которая, видимо, специально готовилась к моему приходу.
По его словам, врач из миссии, узнав о болезни Кинанжуи, нанес ему визит и обещал вернуться, чтобы забрать умирающего в больницу при миссии; вот-вот оттуда должен прибыть грузовик, Однако Кинанжуи отказывается от больницы, поэтому и пришлось посылать за мной. Кинанжуи желает, чтобы я забрала его к себе в дом, причем сейчас же, до возвращения людей из миссии.
Пока мальчик говорил, Кинанжуи пристально смотрел на меня. Я слушала с тяжелым сердцем. Если бы смерть подкралась к Кинанжуи когда угодно в прошлом, хоть год, хоть три месяца назад, я увезла бы его без всяких разговоров. Однако теперь все изменилось. Ситуация была отвратительной и грозила дальнейшим ухудшением. Я проводила томительные дни в Найроби, слушая бизнесменов и адвокатов и встречаясь с кредиторами. Дом, в который Кинанжуи просил меня его забрать, больше мне не принадлежал.
Глядя на Кинанжуи, я думала: он при смерти, его уже не спасти. Он умрет либо прямо в машине, по дороге, либо сразу после приезда. Люди из миссии обвинят в его смерти меня, и с ними все согласятся.
Сидя в продымленной вонючей хижине в разломанном кресле, я чувствовала, что не могу взвалить на себя такую тяжесть. Во мне уже не осталось сил, чтобы противостоять враждебному миру. Сражаться со всеми несчастьями сразу, да и поодиночке — тоже, я уже не могла.
Я пыталась заставить себя увезти Кинанжуи, но у меня не хватало смелости. Я поняла, что буду вынуждена оставить его умирать в родной деревне. Фарах, стоя у двери, следил за речью мальчика. Мальчик умолк, я сидела и молчала. По-своему истолковав мою реакцию, Фарах подошел ко мне и стал тихо, но воодушевленно излагать, как лучше будет переместить Кинанжуи в машину. Я встала, отозвала его в глубину хижины, подальше от глаз умирающего и его запаха, и объяснила, что не собираюсь увозить Кинанжуи.
Фарах был совершенно не подготовлен к такому повороту событий. Его глаза и вся физиономия потемнели от удивления.
Я бы не возражала побыть с Кинанжуи еще немного, но не хотела становиться свидетельницей того, как его станут увозить посланцы миссии. Я подошла к его кровати и сказала, что не возьму его к себе. Объяснять причины не было необходимости, поэтому я больше ничего не сказала. Поняв, что я отказываюсь выполнить просьбу их вождя, старики подступили ко мне, не зная, что делать дальше; мальчик, наоборот, отступил и застыл: ему больше нечего было делать.
Сам Кинанжуи не пошевелился, а продолжал по-прежнему смотреть на меня. Можно было подумать, что нечто в этом роде с ним уже случалось: вполне вероятно, так оно и было.
— Kwaheri (прощай), Кинанжуи, — сказала я.
Его горячие пальцы шевельнулись на моей ладони.
Шагая к двери, я оглянулась и в последний раз увидела сквозь дым большую простертую фигуру вождя моих кикуйю.
Ночь встретила меня холодом. Месяц висел низко над горизонтом. Видимо, уже минула полночь. Внезапно поблизости дважды прокукарекал петух.
Кинанжуи скончался в ту же ночь в больнице миссии. На следующий день ко мне явились с этой новостью двое его сыновей. Я получила от них приглашение на похороны, которые должны были состояться назавтра в Дагоретти, поблизости от скорбящей деревни.
Обычаи кикуйю не предусматривают закапывания мертвых: они оставляют их на поверхности, на поживу гиенам и стервятникам. Эта традиция всегда мне импонировала: я полагала, что очень приятно лежать под солнцем и под звездами и подвергаться неспешному, аккуратному и полному съедению, превращаясь в часть природы, элемент пейзажа. Когда на ферму набросилась испанка, вокруг шамба всю ночь рыскали гиены; потом я находила в высокой траве леса бурые чисто обглоданные черепа и сравнивала их с орехами, упавшими с дерева.
Однако цивилизованное общество отвергает подобный метод похорон. Власти делали все возможное, чтобы заставить кикуйю отказаться от своих замашек и научить их зарывать мертвецов в землю, однако те по-прежнему предпочитают проверенный метод.
Мне сказали, что Кинанжуи опустят в могилу, и я решила, что кикуйю согласились на исключение из своего правила, раз усопший был вождем. Не исключалось большое собрание африканцев с плясками. Я покатила в Дагоретти, рассчитывая увидеть всех местных вождей рангом пониже и праздник кикуйю.
Однако похороны Кинанжуи прошли совершенно по-европейски, как чисто церковная церемония. Присутствовали двое представителей правительства, окружной комиссар и два чиновника из Найроби. Только перечисленные пятеро не относились к церковнослужителям, от которых на равнине было черным-черно. Были достойно представлены все три миссии: французская католическая, англиканская и шотландская. Если они стремились создать у кикуйю впечатление, что наложили руку на их почившего вождя и что он теперь принадлежит им, то вполне в этом преуспели. Их могущество ощущалось настолько сильно, что душе Кинанжуи некуда было от них деться. Это — старый церковный трюк.
