Карен Бликсен - Из Африки
У отношений между лидером и его последователями есть парадоксальная сторона: отлично видя все его слабости и недостатки, умея беспощадно его судить, они, тем не менее, не отворачиваются от него, словно так им написано на роду. Возможно, аналогичным образом относится к своему пастуху отара: овцы несравненно лучше него знают местность и климат и, тем не менее, следуют за ним повсюду, даже в пропасть. Кикуйю относились к ситуации не так трагически, как я, благодаря присущему им пониманию Божьего и сатанинского промысла, но все равно сидели вокруг моего дома и ждали моих указаний. Очень возможно, что при этом они беспощадно высмеивали промеж себя мое невежество и беспримерную беспомощность.
Со стороны могло показаться, что их постоянное присутствие вблизи дома выводит меня из себя: ведь я сознавала, что ничем не могу им помочь, и мучилась от предчувствия их незавидной дальнейшей судьбы. Однако я не теряла терпения. Думаю, мы с ними до последней минуты находили необъяснимое утешение в обществе друг друга, Наше взаимопонимание не поддавалось разумному толкованию.
В те месяцы я часто размышляла о Наполеоне в период его отступления из Москвы. Обычно считается, что он терзался от зрелища страданий своей гибнущей армии, однако не исключено, что, оставшись совсем один, он скончался бы на месте. Ночами я считала часы, отделяющие меня от той минуты, когда у дома опять начнут собираться кикуйю.
Смерть Кинанжуи
В тот год умер вождь Кинанжуи. Один из его сыновей явился ко мне как-то поздним вечером и предложил проводить меня в отцовскую деревню, так как Кинанжуи при смерти, то есть «nataka kufa» — «хочет умереть», как говорят в таких случаях африканцы.
Кинанжуи был уже стариком. Недавно в его жизни произошло важное событие: отмена карантинных ограничений в отношении маасайской резервации. Старый вождь кикуйю, прослышав об этом, лично отправился в сопровождении небольшой свиты на юг, в глубину резервации, чтобы завершить свои разнообразные сделки с маасаи и вернуться с принадлежащими ему коровами и с телятами, успевшими родиться у коров за время изгнания.
В этой командировке Кинанжуи захворал: насколько мне удалось выяснить, его боднула в бедро корова — благороднейшая рана для вождя кикуйю, — и рана загноилась. Началась гангрена. Кинанжуи то ли слишком задержался у маасаи, то ли был слишком слаб, чтобы пуститься в обратный путь; так или иначе, назад он заявился безнадежно больным. Видимо, его сгубило намерение лично пригнать назад весь скот: он не сумел уйти, пока не были собраны все животные; не исключено также, что его пользовала одна из его замужних дочерей, пока он не усомнился в искренности ее желания его излечить. В конце концов он отправился восвояси; спутники верно ему служили и выбивались из сил, чтобы доставить умирающего домой, протащив его большую часть пути на носилках. Теперь, умирая в своей хижине, он послал за мной.
Сын Кинанжуи явился за мной после ужина, и мы с Фарахом приехали в его деревню уже в темноте; единственным источником света был полумесяц. По пути Фарах завел разговор о том, кто унаследует у Кинанжуи пост вождя кикуйю. У старого вождя было много сыновей, а в мире кикуйю действуют разнообразные невидимые глазу пружины. По словам Фараха, двое из сыновей Кинанжуи были христианами: один — католик, другой принял христианство в шотландской миссии; обе миссии делали все возможное, чтобы провести в вожди своих протеже. Сами же кикуйю, судя по всему, отдавали предпочтение совсем другому, младшему сыну умирающего вождя, пребывавшему в язычестве.
На последней миле дорога превратилась в коровью тропу. Трава казалась седой от росы. Перед самой деревней мы форсировали речное русло с вьющейся посередине серебристой лентой воды, над которой вился туман.
Большая манаятта Кинанжуи, залитая лунным светом, встретила нас тишиной. Мы оказались среди хижин, островерхих складских построек и коровьих загонов. В свете фар мелькнул под навесом автомобиль, приобретенный Кинанжуи у американского консула во время, когда вождь приезжал ко мне на ферму для участия в суде по делу Ваниангерри. Автомобиль проржавел и покрылся толстым слоем пыли. Видимо, Кинанжуи махнул на него рукой и, проникшись под конец жизни пристрастием к обычаям предков, пожелал видеть вокруг себя коров и женщин.
Несмотря на кромешную тьму, деревня не спала: люди бодрствовали и мигом окружили нас. Впрочем, деревня была теперь далеко не та, прежняя. Манаятта Кинанжуи всегда была оживленным и шумным местом, напоминавшим источник, бьющий из-под земли и растекающийся во все стороны под наблюдением благосклонного и важного Кинанжуи. Теперь же деревню задела своим крылом смерть, которая, будучи мощным магнитом, все переворошила и переиначила. Под вопросом оказалось благосостояние каждого члена семьи и всего племени, поэтому можно было догадаться, что здесь в неярком свете месяца, при сильном аромате навоза плетутся интриги и разыгрываются сцены, без которых не обходится ни одна царственная кончина.
Стоило нам выйти из машины, как к нам подскочил мальчик с фонарем, чтобы вести к хижине Кинанжуи; за нами двинулась внушительная толпа, оставшаяся, впрочем, за порогом.
Раньше мне не приходилось бывать в доме Кинанжуи. Его царский дворец существенно превосходил размерами хижину рядового кикуйю, однако внутреннее убранство не несло на себе печати роскоши. Мебель исчерпывалась самодельным ложем и деревянными табуретами; на глиняном полу горело сразу несколько костров, из-за которых в хижине стоял такой жар и было так удушливо и дымно, что я сперва ничего не разглядела, хотя на полу коптила керосиновая лампа.
Пообвыкнув, я обнаружила в хижине троих лысых стариков — то ли дядей, то ли советников вождя, дряхлую старуху, опиравшуюся на палку и не отходившую от постели умирающего, миловидную девушку и мальчика лет тринадцати. Возможно, это и была новая влиятельная плеяда, образовавшаяся под воздействием мощного магнита.
Кинанжуи лежал пластом. Он явно умирал и уже находился одной ногой в могиле, поэтому от него исходил такой сильный смрад, что я не решалась открыть рот, чтобы заговорить, из опасения, что меня стошнит. Старик был совершенно голым; под ним просматривался клетчатый плед — мой подарок, но на своей раненой ноге он не вынес бы и такого груза. На ногу было страшно смотреть: она так распухла, что нельзя было разобрать, где находится колено; от бедра до самой ступни кожа была усеяна черными и желтыми полосами, плед под ногой намок.
Сын Кинанжуи, пришедший за нами на ферму, притащил старое европейское кресло с ножками разной высоты и поставил его совсем близко от кровати, предлагая мне сесть.
