Василий Юровских - Три жизни
— Красок нет! — сокрушался Григорий. — Одна лошаденка у меня, куда мы на ней…
— Красок всем миром любых навезем, обоз снарядим, токо ваше согласие! — прокатилось соседними селами и деревнями.
И верно, красок и олифы навезли — девать некуда! И отбою нет от желающих, очередь навели и строже урядника следили. Григорию не до резьбы стало: сыну помогал, лишь ночами иногда уйдет в малуху, чтобы не забыть свое ремесло.
Рисует Федьша на стенах и потолках, а отец нет-нет и горестно завздыхает:
— Все же, сынок, учить тебя надо, не век избы украшать. Виноватые мы перед тобой, нарожали восемь девок — ни надела, ни работника в поле. Не в дом, а из дома. Настю с Манькой выдали замуж, чуть нагишом не остались, а там, там страсть подумать — ишшо шестеро!
— Тятя, раз людям в радость наша роспись, то и талант мой в пашню не зарыт, не запахан. Выдадим вот замуж, — перечислял сестер Федьша. — Тогда, тогда и учиться поеду. На свои заработанные рубли! А без лошади и коровы сгинете вы, и на што он тогда мне, талант?!
Священник отец Алексей к тому времени помер, новый батюшка из молодых жил своими заботами, да еще и бражничал, на уроках в школе не стеснялся вонять винным перегаром, нещадно лупил крестьянских ребятишек, особенно юровских. Немногие из них выдерживали и продолжали бегать в школу. Чаще всего юровчане не отпускали своих детей, приговаривая:
— Отстегать робятишок мы сами не хуже попа умеем, было б за дело, за пакость!
Нет, теперь если и ехать на учебу, то надо было надеяться только на себя самого. За щедрую плату Селин-старший уговорил расписать дом младшему сыну в краю Озерки, а по карнизу попросил написать (как и раньше, мужики умоляли оставить на брусе полатей или на матке избы) фамилию, имя, отчество. Плешковы вначале отнекивались: дескать, неудобно, ни к чему, однако как тут не уважить?
— Дому стоять сотни лет, нас всех не будет, но люди-то должны знать, кто украсил жилье!
Так и осталась надпись на крестовике Селиных: «Красил Плешков в 1914 году». Никто не ведал, что это последняя работа Федора, что больше никогда ни в чьем доме не появится уральская роспись. Незабытым горем и бедой объявилась германская война, и осиротела семья Плешковых — забрали Федьшу на фронт.
Два письма да карточку, где рядовой Федор Плешков снят с двумя Георгиями, и получили Григорий с Натальей от сына. Но не переставали ждать домой. А когда помирились с германцами, и установилась Советская власть, старики и подавно ожили. Вон сколько вернулось парней и мужиков с фронта. И Федьша теперь-то при народной власти будет учиться. И председатель волисполкома, когда Григорий изладил древко для красного флага, пообещал:
— Направим вашего Федю на художника учиться. Ленин за таланты из народа, поняли?
Морозовский одногодок Федора, вернувшийся в деревню на костылях, приехал к Плешковым нароком и передал поклон от Федора, сказал, что враги Советов начали гражданскую войну и сын ихний сейчас красный командир.
Вдруг, как снег на голову, появился в Макарьевке отряд белочехов. Командовал им офицер, которого на русский манер окрестили Тришкой. Зверствовал он хлеще колчаковцев: нагайкой избивал всех, кто не шел добровольно в белую армию; выслеживал «кустарников» — тех, кто скрывался по лесам от мобилизации; дознавался, у кого сыновья или родственники воюют на стороне красных.
Кто-то выдал Тришке про Федора, и пьяный белочех, размахивая нагайкой, ввалился в избу Григория Плешкова.
— Где большевик? — заорал он на стариков.
— Вон! — спокойно указал Григорий на простенок, где висела в рамке фотография сына.
— Не этот, а большевик! — взъярился Тришка. — Завтра же все отродье расстреляю!
На карнизе дома Селиных в Юровке приказал стереть надпись или же сжечь дом. Старик Селин, ползая на коленях перед свирепым чужеземцем, растирал слезы с пылью по лицу и умолял:
— Ваше благородие, счас, счас обдерем доски с карниза! Ради бога, не жгите…
Ночью красный отряд накрыл врасплох белочехов с колчаковцами и в короткой схватке уничтожил карателей. Григорий снова изладил древко для красного флага. Под таким же где-то сражался его Федор. Больше ничья поганая рука не сорвала флаг с волисполкома, уцелела и надпись на карнизе Селинского дома, да и сами старики Плешковы. Только, только… не вернулся с гражданской войны сын.
И еще осталось, пока живы села и деревни, солнечно-сказочное Федино узорье — под стать той жизни, за которую он воевал и сложил свою голову.
КРЫНКА РЖИ
К утру, когда еще не желтело ни одно окно в квадрате девятиэтажек, чисто убранные тротуары окутал застенчиво-легкий снежок. Анастасия Максимовна видела, как порхали снежинки вокруг уличных фонарей и осторожно, чтобы не разбудить зятя с дочкой (внучку к восьми часам не скоро поднимешь), собралась на улицу. Добровольно согласилась она работать дворником, хотя и пенсия у нее «потолок» — сто двадцать рублей. Нужды в деньгах нету: зять с дочерью получают вдвоем столько, что хватило бы ихней зарплаты на большую семью. Да и все у них есть в квартире, есть и машина, и гараж с овощной ямой, и сад за городом. А зять, не в пример иным, непьющий мужчина. Потому и съехались они в четырехкомнатную вместе, и все-то идет меж ними ладом, по-хорошему.
— Мама! Чего ты выдумала? — поразились зять и дочь. — Не успела заслуженно отдохнуть и… дворником. Совестно нам перед людьми, слышишь, мама!
— Детям какой стыд, ежели человек работает? — ответила Анастасия. — Да и не стул я протираю, и людям же радость, когда чистенько у домов. И не ради же денег взялась я за скребки и метлу: жителей в домах на пять деревень хватит, а ни одна душа не желает заняться уборкой. С каких-то пор за позор считают взять в руки лопату и метлу. Ведь мусором обрастем, суметов до окна первого етажа за зиму надует. Разве я по дому не успеваю?
— Полно, мама, все ты успеваешь! А есть время — читай книжки. Не для моды и красоты три шкафа напокупали мы книжек.
— А у меня и на книги хватает, и долго ли прибраться вокруг домов? Я и в девках у себя в ограде завсегда снег огребала. Тятя после бурана на крыльцо, чтобы пехлом — деревянной лопатой — ограду расчистить, а снег-то уж за тынком в огороде. Он только и руками разведет: «Опять Настя меня опередила!» — с улыбкой успокоила Анастасия своих детей. Но перестали они упрекать ее после того, как соседи — люди незнакомые, где тут узнаешь почти тысячу жителей микрорайона! — стали в один голос хвалить Анастасию Максимовну. Однажды профессор из университета пожаловал с букетом гвоздик, коробкой дорогих конфет и заграничными духами, чтобы поздравить ее с женским праздником.
