О всех созданиях - больших и малых - Джеймс Хэрриот
— Ничего у нее с кишками не было, вот какое мое мнение, — объявил он.
— Да?
— Не было, молодой человек, и быть не могло! — Он с большой неохотой отвел глаза и повернулся к экрану.
Этот выпад оказался тем болезненнее, что внезапно погас свет, и в уши мне ударил невыносимый грохот. Начался журнал. Громкоговорители, как и отопительная система, явно предназначались для помещения повнушительнее — для зала Альберт-Холла, например, и я испуганно съежился. Громовой голос принялся выкрикивать новости полумесячной давности, а я, зажмурившись, опять попробовал сообразить, кто же это.
Такое со мной случалось не раз — увижу человека вне привычной обстановки и не моту сразу вспомнить, кто он и как его зовут. Я даже пожаловался на это Зигфриду.
Но он только рукой махнул. «Проще простого, Джеймс! Попросите его уточнить, как он пишет свою фамилию, только и всего».
Однажды я испробовал его способ. Фермер смерил меня подозрительным взглядом, отчеканил по буквам «С-М-И-Т» и поторопился уйти. Так что теперь мне оставалось потеть, уставившись в негодующую спину, и рыться в памяти. Когда журнал завершился взрывом хриплой музыки, я безрезультатно пережил заново последние недели.
Три блаженные секунды тишины — и громкоговорители вновь загремели. Начался первый художественный фильм (второй, о Шотландии, по программе шел следом), обозначенный в афише, как «лирическая история о любви». Названия я не помню, но персонажи часто целовались, что было бы не так уж плохо, если бы мальчишки в партере не отзывались на каждый поцелуй громким чмоканьем, а менее романтичные из них — и менее пристойными звуками.
Становилось все жарче и жарче. Я распахнул куртку, расстегнул воротничок рубашки, но голова моя становилась чугунной. Человечек передо мной от жары, видимо, не страдал и даже словно плотнее запахнул свое пальто. Проектор дважды ломался, и мы минуты две глядели на пустой экран под доносившийся снизу кошачий концерт — визг, свист, топот.
Мэгги Робинсон, стоявшая в смутном свете у занавеса, по-видимому, не могла отвести глаз от нас с Хелен — во всяком случае, каждый раз, когда я косился на нее, взгляд ее был устремлен в нашу сторону, а на губах играла многозначительная улыбка. Однако примерно на половине фильма ее отвлек шум за занавесом, и тут же на балкон ввалился широкоплечий верзила.
Не веря своим глазам, я узнал Гоббера Ньюхауса, и мне представился очередной случай убедиться, что ограничение продажи спиртных напитков на него не распространяется. Вторую половину дня он неизменно проводил в том или ином питейном заведении и сюда явился передохнуть после слишком усердных возлияний.
Покачиваясь, он прошествовал по проходу и, к моему вящему отчаянию, свернул в наш ряд. Посидев секунду на коленях у Хелен, отдавив мне большой палец на правой ноге, он наконец водворил свою гигантскую тушу на пустое сиденье слева от меня. К счастью, оно тоже оказалось ухажерным двойным, тем не менее Гоббер лишь с большим трудом сумел расположиться более или менее удобно — долго ерзал, сгибался, откидывался, сопя, фыркая и похрюкивая, точно целый загон свиней на откорме. Но в конце концов ему удалось обрести искомую позу, и с заключительным глухим рыганием он погрузился в дрему.
Лирическая история о любви началась при достаточно зловещих предзнаменованиях, появление же Гоббера лишило ее последнего шанса. Храп его отдавался эхом в моих ушах, я купался в облаках крепкого пивного перегара и был не в силах воспринимать тонкие лирические нюансы того, что происходило на экране.
Но вот с последним крупным планом вспыхнул свет. Я с опасением взглянул на Хелен. В течение сеанса я уже замечал, что ее губы порой кривились, а брови хмурились. А вдруг она сердится? Тут перед нами, как посланница небес, возникла Мэгги с лотком, продолжая, правда, ухмыляться.
Я купил две порции шоколадного мороженого и только принялся за свою, как пальто впереди меня зашевелилось. Человечек ринулся в новую атаку. Ни ледяной взгляд, ни маска угрюмости, ни его физиономия ничуть не смягчились.
— Я-то знал, — сказал он, — с самого начала знал, что вы пальцем в небо тычете.
— Неужели?
— Во-во! Я пятьдесят лет за скотиной хожу, и когда что с кишками, так совсем все по-другому бывает.
— Да? Вероятно, вы правы.
Человечек приподнялся, извернулся, и мне пришло в голову, что ему вздумалось перелезть ко мне через спинку, но он ограничился тем, что назидательно поднял указательный палец.
— Хоть с того начать, что при больных-то кишках корову или там быка сразу запрет, и навоз потверже камня выходит.
— А-а!
— То-то и оно! А у нее-то навоз мягонький был, сами знаете.
— Да-да, совершенно верно, — поспешно перебил я, косясь на Хелен. Только этого не хватало, чтобы атмосфера стала совсем уж романтичной.
Он презрительно потянул носом, отвернулся, и, словно все было заранее отрепетировано, мы снова погрузились во мрак и загремели громкоговорители. Я откинулся на спинку, содрогаясь, и вдруг до меня дошло, что что-то не так. К чему тут визгливая американская музыка? Но на экране уже вспыхнуло название: «Аризонские стрелки».
Я в ужасе наклонился к Хелен.
— Как это? В программе же значится фильм про Шотландию. Тот, который мы хотели посмотреть?
— Да, значится. — Хелен умолкла, поглядела на меня с легкой улыбкой и добавила: — Но боюсь, его не покажут. Тут вторые фильмы часто меняют без предупреждения. Никто как будто не возражает.
Я поник. Опять! В «Ренистоне» не было танцев, сейчас не тот фильм… Нет, по-своему я просто гений.
— Простите, — сказал я. — Вы очень огорчены?
Она покачала головой.
— Ничуточки. Давайте смотреть. А вдруг будет интересно?
Но я быстро утратил надежду: столько раз виданные погони, избитый-переизбитый сюжет… Ничего не поделаешь, очередная дурацкая неудача. Я тупо следил, как отряд шерифа в четвертый раз летит во весь опор мимо все того же обрыва, и оглушительный треск выстрелов застал меня врасплох. Я подпрыгнул, и даже Гоббер пробудился.
— Чего? Чего? Чего? — завопил он, выпрямляясь и бешено размахивая руками. Удар локтем по виску опрокинул меня на плечо Хелен, и я начал извиняться, но увидел, что губы у нее опять искривились, брови сошлись, и внезапно она залилась беззвучным смехом.
Впервые в жизни я видел, чтобы девушка так смеялась. Словно она слишком долго сдерживалась и наконец дала себе волю — откинулась, вытянула ноги, бессильно уронила руки и смеялась, смеялась, смеялась.
А потом повернулась ко мне
