Лебеди летят над тайгой - Семён Михайлович Бытовой
Пока шли сборы перед выходом в тайгу, сытно подкармливали только ездовых собак. Димка два раза — утром и вечером — давал каждому псу по вяленой горбуше-юколе. Охотничьих, чтобы они были позлее, держали впроголодь. Трезор и Думка, запертые в сарае, по ночам страшно выли. Сидевший на привязи Рекс, которого тоже вдруг перестали сытно кормить, ненавидел их лютой ненавистью и, подбегая к сараю, кидался грудью на дверь, грыз зубами замок и захлебывался лаем от бессильной злобы.
Более спокойно вела себя Таска, гулявшая на воле. Ей нет-нет да перепадет от Анастасии Петровны то несколько костей из супа, то остатки ухи. Николай Иванович сердился.
— Ну что же ты, маманя, Таску портишь? Мы ее на тигра натаскиваем, чтобы у ней ярости больше было, а ты задабриваешь...
— Ладно тебе, отец, натаскивай, — посмеивалась Анастасия Петровна. — С голодухи не очень она натаскается.
Пока Олянов с Маякой Догдовичем закупали продукты — мясные консервы, крупы, масло, сахар и чай, — Киселев мастерил из листового железа печурку, а Чауна Симович чинил кожаные постромки для упряжек, переклеивал мех на лыжах.
Словом, работы хватало всем.
*
Утром седьмого января, едва взошло солнце, выехали в тайгу. На первой нарте были Чауна, Маяка и Димка; на второй — Олянов с Киселевым.
Сразу же за поселком начиналась тайга. Деревья, отяжелевшие от снега, стояли притихшие. Лапчатые ветки сосен местами так низко свисали над просекой, что путникам приходилось их раздвигать.
Медленно поднималось зимнее солнце, однако лучи его проникали в самые глухие уголки леса. Начали пробуждаться птицы. Взъерошенные, нахохлившиеся, они медленно перелетали с дерева на дерево. Принялись за свою работу дятлы. Из-под лиственничной хвои выпорхнули небольшими стайками синицы и огласили трескучими звуками тайгу.
Спустя какой-нибудь час, едва охотники въехали в кедровник, на вершинах показались белки. Отстрел их недавно кончился, и зверьки, будто зная об этом, без всякой опаски вылезли на ветки.
При виде белок Димке Канчуге не сиделось. Он положил на колени остол, достал ружье и хотел было прицелиться в белочку, но отец остановил:
— Нельзя, бата, самочку стрелять!
— Разве самочка? — удивился Димка, опуская ружье.
Удэге старались бить только самцов, — у них и шкурки крупнее, и мех пушистее. Самок щадили. Ведь каждая самка два раза в году приносит по пять-шесть бельчат. Удэгейцы различали их по повадкам. Самец, например, почуяв опасность, обычно прикрывается с головой своим широким, как труба, хвостом, а самка вытягивается вдоль сука, прячет голову под лапу и опускает хвост. Димка еще этого не знал, и Маяка объяснил ему.
— Потом охота на белок недавно кончилась, план сдали, а лишнего, бата, стрелять не надо.
...До горного перевала, где тигроловы решили заночевать, ехали целиной без троп. Ориентировались по зарубкам на деревьях. Но довольно часто попадались унылые гари, где не было ни деревца, ни кустика, и Димка не знал, в какую сторону повернуть свою упряжку.
— Лево, бата, лево, — поспешно говорил Маяка, перехватывая у сына остол. — Скоро опять добрый лес будет.
И верно, через каких-нибудь двадцать — тридцать минут гарь кончалась и начинался по-зимнему живой, скорей синий, чем зеленый, кедровый лес.
На многих стволах виднелись «затиры». Это изюбры терлись тут рогами, перед тем как их сбросить. Следы красавцев-рогачей были и на слежавшемся снегу. Рекс, сразу прихватив их, побежал сперва несмело, верхним чутьем, потом шибче, низко опустив морду. К Рексу присоединились Трезор, Думка и Таска. Но изюбр успел, видимо, уйти далеко, и собаки вскоре вернулись возбужденные, злые.
— Ярые, — сказал Роман Киселев. — Тигра, думаю, не испужаются.
— Только бы не стравить их ему, — заметил Олянов. — Твои-то натасканы.
— А Рекс злее тигра. И силен, черт, — сказал Роман и крикнул Канчуге: — Маяка Догдович, ты Рекса на хищника брал?
— Почему нет, на медведя много раз брал.
Чем ближе подъезжали к горному перевалу, тем сумрачнее становилась тайга. В шестом часу солнце зашло за островерхие сопки, и охотники не сразу отыскали шалаш, — так его основательно замело снегом.
В шалаше было темно и сыро. Стены покрыты толстым слоем льда, а в углу зияла дыра. Но, как принято у таежников, люди, посетившие зимовье, заботились о тех, кто забредет сюда на ночлег или дневку после них. На берестяной полочке в консервных банках Олянов обнаружил немного крупной соли, листовой табак-самосад, коробок спичек.
— Не ваши ли соболевщики тут были? — спросил Николай Иванович Чауну.
— Наверно, — сказал удэгеец.
Пока Канчуга заправлял керосином коптилку, Роман Киселев установил на земляном полу печурку-буржуйку. Чауна притащил медвежью шкуру. Димка набрал два котелка снега и передал Киселеву.
— Хватит, дядя Роман?
— Смотря как будешь, паря, чаевничать.
В восьмом часу сели вокруг раскаленной печурки ужинать. Шалаш успел уже прогреться, и со стен потекла вода. Но никто на это не обращал внимания. Изрядно проголодавшись, таежники с аппетитом ели мясные консервы, копченые кетовые балычки, хлеб с маслом, запивая крепким чаем из больших жестяных кружек.
— Ты, Роман, на куты-мафу часто ходи? — неожиданно спросил Чауна.
— Случалось, ходил, — спокойно ответил Роман. — Да не повезло. Получил заказ отловить годовалого котенка. Для заграничного зверинца предназначался. Стал на лыжи, на ночь глядя, мчусь в леспромхоз к Игнату Телегину. Он мне свояком приходится. «Так, мол, и так, Игнаша, дело есть». Долго уговаривать его, конечно, не пришлось. Таежник ведь! Игнат побежал к Никифору Кошевому. И тот согласие свое дал. Словом, на третий день набрели на след. А на четвертый — встретили выводок. При первой же стычке тигрица трех наших собак стравила. Неудача. Тогда выстрелом стали отпугивать ее. Она с котятами — в сопки. Мы на лыжах следом. Полдня гнали. А снег, знаешь, глубокий. Завязнут котята в сугробе, еле выбираются из него. Один котенок, что постарше, все время с матерью рядом бежал. Другой — вовсе из сил выбивается, отстает. Однако перевал кое-как одолел. И тут, поверишь — нет, исчез
