Лебеди летят над тайгой - Семён Михайлович Бытовой
Олянов снова стал объяснять, что русские охотники все время занимаются отловом молодых уссурийских тигров, отправляют их во многие страны в обмен на других хищных зверей, которые в нашей стране не водятся.
— А нынче двух котят требуют в иркутский цирк, к дрессировщику. Понял?
— Наверно! — не слишком твердо сказал Чауна.
— Ну как, Чауна Симович, согласен в компанию?
— Подумаю мало-мало!
— Правильно. Пока за сохатым туда-обратно поедешь, как раз будет у тебя время и подумать. А я, пожалуй, к Маяке Догдовичу схожу.
— Верно, Оляныць, сходи к Канчуге. Его много больше понимает, — сказал Чауна и взялся за топор.
Тем временем совсем рассвело. Туман почти полностью освободил долину реки, и она открылась до самой дальней излуки. На восточном горизонте, будто красные чернила сквозь промокашку, проступала алая полоска зари, обещая тихий, светлый день. Нынешняя зима выдалась на редкость ровная. В середине декабря, правда, разыгралась довольно сильная пурга, но длилась она меньше суток. После нее установилась сухая, с крепкими морозами погода и редкий день не было солнца.
К Маяке Догдовичу Канчуге Олянов шел уверенно. Канчуга долгое время служил с Оляновым в лесничестве, и с ним, видимо, сговориться будет полегче, чем с Чауной.
— Отец дома? — спросил Николай Иванович, увидев Димку, сына Маяки. Димка шел с зимней рыбалки с тремя сигами и щукой. — С удачей?
— Ага, дядя Коля. Часу не прошло, как поймал, — похвастался Димка. — Это на талу.
Тала — одно из самых лакомых удэгейских блюд, которое готовят из сырой свежемороженой рыбы.
Димка жил в городе у старшей сестры и учился в школе юнгов.
— Надолго пожаловал?
— На месяц, дядя Коля.
Услышав разговор, из дому вышел сам Маяка Догдович.
— А-а-а, Николай Иванович? Как раз на талу попал.
— А рыба посуху разве ходит? — засмеялся Олянов.
— Медовушка всегда есть. Заходи, пожалуйста.
В темном тесном углу на топчане, устланном медвежьей шкурой, лежал дедушка Догдо — глава когда-то знаменитого и многочисленного удэгейского рода Канчуга. Сколько лет ему, — ни сам Догдо, ни его сородичи в точности не помнили.
Зато память старого Канчуги сохранила древние обычаи лесного народа, множество полезных, проверенных временем примет. Тысячи зарубок оставил на деревьях Догдо за годы своих кочевок по тайге. И каждая зарубка — страница жизни удэге.
Когда Олянов заговорил с Маякой о деле, Догдо сразу оживился, приподнялся на локте и стал прислушиваться.
Маяка несколько раз перечитал телеграмму из Охотсоюза, потом громко обратился к Догдо:
— Оляныць на куты-мафу людей собирает. Что сказать ему?
— Помню, давно дело было, — не сразу ответил старик, — когда Фулянка из рода Кимонко в амбу стрелу пустил из лука, бог лесов сильно разгневался. Речки из берегов так далеко угнал, что все лето в тайге большая вода стояла. Много наших людей от голода погибло...
Маяка объяснил деду суть дела, и, к радости Николая Ивановича, Догдо вспомнил случай, когда русские охотники поймали в верховье Имана молодого тигренка и несли связанного к реке.
— Нынче тоже двух живых тигрят Охотсоюз поймать просит, — сказал Олянов. — Как раз Чауна Симович следы их видел в дубках.
— На Татиби, наверно! — твердо сказал Догдо. Он знал, что густые заросли дубков тянутся вдоль крутых берегов горной речки Татиби — одного из притоков Имана.
— На Татиби! — подтвердил Олянов.
Больше дед Догдо ничего не спрашивал. Его довольно долгое молчание было воспринято Оляновым как согласие, чтобы сын вступил в бригаду тигроловов, хотя Маяку и так не пришлось уговаривать.
— А меня, дядя Коля, с собой возьмете? — неожиданно спросил Димка.
— Если отец разрешит, я не против.
— Отец, мне можно с вами?
В свою очередь Маяка спросил деда.
— Пускай его ходи, — ответил Догдо.
Из пяти внуков Димка, единственный сын Маяки, был любимцем Догдо. Позапрошлой зимой, когда Димке исполнилось тринадцать лет, дедушка, как того требовал древний удэгейский обычай, привязал к поясу мальчика охотничий нож с изумительно красивой ручкой, вырезанной из куска рога сохатого, и подарил свое старое, но верное ружье.
— Ты теперь охотник! — сказал дедушка, хотя и до этого мальчик считался отличным стрелком и ходил соболевать вместе со взрослыми.
Уезжая в город, Димка оставил ружье дома. Нынче оно ему как раз пригодится.
От Канчуги Олянов пошел на почту и послал директору Охотсоюза телеграмму о своем согласии.
Осталось найти еще человека, желательно русского охотника, уже ходившего на тигра. Николай Иванович опасался, что в самый решающий момент, при встрече с куты-мафой, священным для удэге зверем, кто-нибудь из них (скажем, Чауна, который еще не дал твердого согласия войти в бригаду) смалодушничает...
Тут же на почте Олянов связался по телефону со своим старым другом, тоже лесничим, Романом Киселевым.
— Привет, Аверьянович! — обрадовавшись, что застал его на месте, закричал в трубку Олянов. — Что-то давненько не был у меня. Засоболевался? Тут я одно важное заданьице получил. И про тебя, понимаешь, вспомнил. А дело вот в чем. — И прочитал Киселеву телеграмму. Тот, видимо, сразу заинтересовался и пообещал завтра же приехать к Олянову. — Так я жду, Аверьянович! — заключил Олянов и, облегченно вздохнув, повесил трубку.
3
Роман Киселев приехал к Олянову в полном снаряжении, готовый хоть сейчас отправиться в поход. На нем была короткая, грубого сукна куртка и военные брюки-галифе, заправленные в олочи из мягкой лосиной кожи. На голове шапка-ушанка из серой цигейки.
Киселев привез с собой двух могучих псов — Трезора и Думку, специально приученных ходить на хищного зверя. Это было очень кстати, потому что из трех лаек, имевшихся у Олянова, в дело годилась только одна Таска. Шустрая, с рыжими подпалинами на боках, она обладала исключительно острым чутьем. Две другие — старые, разопсевшие — едва годились сторожить подворье, и Олянов держал их просто из жалости.
Специальных собак-тигрятниц у местных удэге не было. Рослые, выносливые лайки, незаменимые у них в упряжке, особой изворотливостью не отличались. Только у Маяки Догдовича была грозная, похожая на
