Василий Юровских - Три жизни
— Слава, ты конкретнее из прошлого, а что у нас на глазах произошло — всем известно, — попросил Николай. — Врагами были кулаки или нет?
— Нет! — твердо заявил Слава. — По недомыслию они сами добровольно не раскулачивались и не торопились в колхозы. А кто совершал что-то против власти, тех-то и надо было судить за содеянное по советским законам. А то всех под одну гребенку, а то скольких наши активисты отправили на погибель в отместку за личные обиды, из зависти. Дядька мой участвовал в коллективизации, милиционером служил, он много чего порассказывал мне…
Стояла на угоре за селом ветряная мельница, общая была, общественная. За плату, установленную сходом, работал на ней засыпкой, мельником значит, многодетный мужичок. Как его выжили? Ночью пьяные дядька с председателем сельсовета заявились к нему, наган в ухо и допрос учинили. Где, контра, закопал золото? А как дядька угнал в соседнее село пировать, мельник той же ночью посадил свою семью на телегу, барахлишко с узлами, коровенку привязал сзади и уехал куда-то. Все хозяйство бросил. Домишко его потом в поле на культурный стан увезли, да там он и сгорел. Мельница стояла-стояла пустой, а за войну ее на дрова ночами раскурочили и вытаскали до бревнышка.
— Да… — невесело покачал головой Феликс. — Теперь чуть не всю страну раскулачивай, кроме пьяниц, тунеядцев и бичей. Даже цыгане подойдут под раскулачивание — из-за одного золота.
— Вопрос ребром ставили: кого завтра пропивать станем? И начинали припоминать, кто кому-то из актива не дал взаймы на чекушку водки или еще в чем-то отказал. Страшная штуковина — произвол и беззаконие! — горячо закончил Слава.
— Ну вот, а ты вчера Сталина защищал! — ухватился за свое Вадим.
— Да какой я ему адвокат! — заволновался Слава. — Вы-то из печати о жертвах культа узнаете, а я их своими глазами сколько перевидел, поровну лагерную долю делил. Помню, загудели гудки, когда Сталина хоронили, они одно и то же твердили: «Братья! Это гудки свободы!» И потом одних генералов у нас из лагеря немало самолетом отправили на Большую Землю.
Правильно наше руководство заявило: такие преступления не прощаются! Но меня другое волнует — надо назвать и тех, кто по всей стране творил расправу. Зря, что ли, шли разговоры про «железного наркома» Кагановича: где он появлялся — там летели невинные головушки.
— Точно, точно, Слава! — оживился Николай. — У нас в деревне Петро Китаец братьев Мальгиных Егора и Николая врагами народа сделал. Сперва Егора засадили из-за того, что его жена Лидия поморговала Петром и замуж вышла за Егора.
Дело было как: Егор кузнецом в колхозе работал, золотые руки у мужика. Ждал председателя в конторе вечером и машинально на чистом листе начеркал карандашом слово «Я пастух, я пастух». А бумага-то оказалась непростая — с портретом Сталина на обратной стороне. Донос — и сбрякал Егор на десять лет в звании врага народа.
Осенью с молотилки под Морозовой кто-то украл приводной ремень. Милиционер приехал искать вора, а Петро на всю контору: «Чего голову ломать, брат врага народа украл, чтобы сорвать молотьбу». Упекли парня. Узнали и кто украл, но раз уже посадили врага народа, назад покойников не таскают.
Во как запросто делали врагов!
И еще люди говорили, как первого большевика, первого председателя Уксянского сельсовета и первого директора МТС Кротова подвел под расстрел некий Арсентий Пестов, а после сам стал директором.
Кротова реабилитировали еще при Хрущеве. Но ведь имя доносчика не объявили публично. Коли правду говорить народу про культ, то надо до конца ее сказать. И вытащить на белый свет специалистов по «врагам». Если их нету в живых — Петро давно умер, исчах от туберкулеза и Пестов, но пусть люди знают негодяев.
— Родственники ихние обидятся, — вступил Иван. — Жаловаться станут, мы де при чем?
— Хмы! — возмутился Вадим. — Жаловаться! А что же делать родственникам тех, погибших, они-то сколько десятилетий жили проклятыми всенародно? Справедливость не должна быть однобокой. Не бывает в жизни, чтоб волки сыты и овцы целы. Не будет полной правды — не поверит народ в себя, в свои силы. И демократию и гласность отдать народу, а не кучке людей, иначе любое добро можно загубить. Правильно вчера Слава сказал: с моим характером я при больших правах начал бы ворочать не лучше его дяди-милиционера. Психованный я, меня от пустяковых непорядков трясет, как в лихоманке.
— Ну, Иван, отдавай приказы деткам и айдате к старухам! — поднялся Слава. За ним последовали Вадим, Феликс и Николай.
Дождик не брызгал, но все небо, воздух и земля отдавали весной, сыростью, с озера доносилось гаганье домашних гусей, сытое покрикивание домашних уток. Городские охотники приехали в резиновой обуви, и Славе понравилась крестьянская предусмотрительность мужиков. «Славные ребята, хотя разные характерами, возрастом и судьбами!» — думал он, выбирая покороче путь к избенке Федосьи. На полдороге их нагнал Иван, и все они впятером ввалились в чистенькие хоромы старушки. Сапоги, конечно, сняли в сенках.
— Проходите, проходите в красный угол! — захлопотали Федосья с Марией. — А мы и не ждали такой прибыли, одного Славу выглядывали в окна. Да чем городских-то гостей нам потчевать?
— Какие они городские! — усмехнулся Иван. — Все из деревни вышли, вся Россия с деревень начиналась.
— Правильно! — загудел великан Феликс, касаясь притолоки головой. — Когда я после училища в литейке работал, у нас ни одного коренного горожанина не было, все в прошлом деревенские. Возьмите Ивана — он и шофер, и тракторист, и слесарь, и кочегар, и агроном. Какая разница между ним и городским? Иван везде найдет работу!
— Эдак оно, конечно! — согласилась Федосья с лестной характеристикой зятя. — А все же и ноне колхозникам на часики рано заглядывать, в сезонные работы и выходных не бывает. Уйди Иван из колхоза, все его двадцать пять годков стажу на ветер. До самой пензии быть ему колхозником!
— Зять — сельский труженик, круглый год на свежем воздухе, калачи, молоко, мясо и овощи — все свое! — рубанул ладонью за окно Вадим.
— Ой ли на свежем! — засмеялась Мария. — Чего ж мало охотников до этого свежего воздуха? На фермах вон иной раз хоть противогаз напяливай, а на тракторе, по радио баяли, вреднее и тяжельше работать, чем в шахте. А за молочком, мясом и яичками топать да топать надобно круглый год. Бабам ныне не до стряпни, чуть свет на ферму бегут, а то и в потемках. И своя животина на бабе, и мужа да ребятенок кто кормить да обихаживать станет за нее-то? Ладно, эти годы мужики не стали чураться женской работы, а нам во как досталось.
