Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова
Мы, практиканты, оказались никому не нужны! Директор конезавода, которого я с трудом отыскала после трехчасового кружения по ВНИИКу, только пожал плечами на мои слова о практике, поставил автограф в моем направлении и согласно кивнул, когда я робко предложила сегодня же вернуться в Рязань. Более того, поскольку до автобуса мне надо было еще три часа сидеть где-то, и скорее всего на улице, он согласился подбросить меня с вещами до города на своей машине — все равно ехал туда по делам. Так что мой первый рабочий день закончился большим разочарованием.
На второй неприятности продолжились — работать и жить мне оказалось негде. В общежитии и на заводе свободных мест не оказалось, как по волшебству. Нет, конечно, можно было ездить ежедневно из Рязани — нам выдали суточные в таком размере, что можно было потратить часть из них на дорогу, но тогда я не успевала принять участие в работе — к тому времени, как я приезжала, почти все дела оказывались переделаны, и мне оставалось смотреть на их завершение и путаться у всех под ногами.
Но студентов не зря называют особыми людьми. Заприте в комнате без дверей и окон студента и вора-взломщика — кто первым найдет выход? Именно студент! А уж взломщик приведет в действие его план.
На третий день я приехала с автобусом и решительно отправилась искать начкона. После директора это был второй человек на заводе, и я решила начать с него.
Мирослав Иосифович, высокий, массивный мужчина, сидел в своем кабинете, расположенном в пристройке одной из маточных конюшен, и что-то писал. Запинаясь и чувствуя себя дезертиром, я с грехом пополам поведала о своей печальной доле, в душе одновременно боясь и надеясь, что он забракует мой дерзкий план — приезжать сюда всего на несколько часов в день, вести дневник, собирать сведения и по мере возможности принимать участие в делах, в основном играя роль наблюдателя. А потом, может, и какое дельце для меня сыщется — чтобы было что отмечать в дневнике и писать в отчете. Короче, это была просьба провалять дурака целый месяц с перспективой получить в конце отзыв о том, как я именно ПРОРАБОТАЛА на заводе. Мне самой было жутко неловко предлагать такое, но начкон оказался человеком бывалым и согласился.
— Да сиди хоть тут, — предложил он, указывая на соседнюю каморку, смежную с его кабинетом. — Небось сведения о хозяйстве нужны?
— Ага.
— Вот, возьми папку. — Развернувшись грузным телом так, что стул жалобно хрустнул, он снял с полки позади себя подшивку и протянул мне: — Там все есть. А чего нет — потом посмотришь еще…
Я с благодарностью приняла толстый прошитый фолиант, в котором угадывались не менее десятка отчетов и, возможно, даже дипломные работы моих предшественников.
— Только учти, — напутствовал меня Мирослав Иосифович, — в час у меня перерыв на обед. Я тут все закрываю.
Пятясь в поисках стула, я бросила взгляд на часы. Та-ак, значит, у меня около двадцати минут, а потом я целый час вынуждена где-то болтаться.
— А столовая у вас тут есть? — поинтересовалась я, отыскав наконец в тесной каморке все, что нужно — стол и высокий старый стул.
— Есть. — Начкон уже опять писал, забыв о моем присутствии. — Там, где конечная у автобуса, рядом с магазином.
Ха! Будто я знаю здесь все досконально! Но у меня будет целый час, ищи — не хочу.
Расположившись за столом, я распахнула подшивку и мысленно ахнула. Это и впрямь оказались отчеты по студенческой практике за прошлые годы. Сведений там хранилось много, но время поджимало, и я только листала исписанные страницы, отмечая, где почерк лучше и написано больше. Переписывать буду позже.
— Романова! — Начкон, как и большинство людей, с которыми мне пришлось встречаться, почему-то сразу запомнил мою фамилию. А может, он просто не хотел называть меня по имени. — Пока сидишь, придумай-ка клички!
Я так и подскочила. Я? Клички? Сама?! В мечтах я только этим и занималась. У меня было готово больше сотни вариантов с различными сочетаниями букв. Их все носили выдуманные лошади, но судьба неожиданно дала мне шанс.
— Какие? — откликнулась я.
— Для кобылок. Первая буква «х», а в середине должна быть «в».
Я немедленно отложила отчеты и раскрыла тетрадь.
— Халва! — уже через секунду предложила я.
— Есть такая уже, — осадил меня начкон.
— Хвала, — выдала я второй вариант.
— И такая есть…
Я помедлила, перелистывая в памяти словарь. Когда набралось около пяти подходящих слов женского рода, я заговорила снова:
— А вот такие — Хвальба, Хвороба, Хвоя… Хватка…
— Да было все! — Мирослав Иосифович, казалось, с трудом скрывал досаду. — Сами виноваты — дали маткам такие клички, вот теперь мучаемся.
Насколько я успела узнать, сразу два производителя тракененской породы — а именно для нее предназначались имена — носили практически одинаковые клички: Вихрь и Ветерок. То есть в хозяйстве действительно могли быть сложности с кличками.
Пока я соображала, наступило время обеда и меня выгнали на улицу. Начкон запер кабинет и отправился домой, а я осталась как неприкаянная бродить по заснеженной территории конного завода, поминутно проваливаясь в сугробы и бормоча под нос: «Хва-стунья… Хво-статая… Нет, не пойдет!.. Тогда Хав-ронья?..» Со стороны могло показаться, что я не в своем уме. Может, так оно и было?
В раздумьях я незаметно дошла до конечной автобуса на маленькой площади, около которой виднелся магазин. В том же доме обнаружилась и столовая, все стены которой покрывала роспись — лошади на фоне окрестной природы. Отдельные детали пейзажа были прорисованы так четко, что поневоле задумаешься: а не писал ли художник-оформитель с натуры?
В первый день я ела, не чувствуя вкуса. Мое первое поручение заинтересовало меня, и к тому времени, как я вернулась в контору и Мирослав Иосифович открыл дверь, у меня были готовы несколько вариантов.
— Хваленая и Хворостина!
Как ни странно, эти варианты самому начкону еще не приходили в голову и были приняты благосклонно. Так на конезаводе появились мои крестницы.
С этого дня у меня и началась практика. Но тут следует сразу оговориться: как таковой ее у меня не было вообще. Я приезжала часам к двенадцати — раньше не шел автобус, — часов до трех болталась по заводу, потом шла в библиотеку, где просиживала до пяти, когда закрывался сам институт, и оставшиеся два часа до вечернего автобуса сидела в манеже, с высоты наблюдая, как тренируются в выездке молодые жокеи и ребята из пони-клуба. Притаившись
