Джеймс Кервуд - Гризли
Метусин вернулся очень поздно и был крайне удивлен, что Брюс еще не появлялся. Стало темно, и охотники разложили костер. Только через час, когда они уже кончали ужинать, появился Брюс. За плечами у него была какая-то ноша. Он сбросил ее неподалеку от дерева, за которым притаился Мусква.
— Шкура прямо бархатная, и немного мяса для собак, — сказал горец. Подстрелил его из пистолета.
Он сел и принялся за еду. Немного погодя Мусква осторожно подобрался к скрюченному телу, которое лежало футах в трех-четырех от него. Медвежонок обнюхал его и весь так и затрясся. Прижавшись к мягкому, еще не утратившему живого тепла меху, он всхлипнул тихонько и на время притих.
Брюс принес в лагерь и швырнул у подножия дерева не что иное, как мертвого маленького Пипунескуса!
17. ТЭР СОБСТВЕННОЙ ПЕРСОНОЙ
Этой ночью Мускву снова охватило чувство бесконечного одиночества. Брюс и Метусин за день намаялись, карабкаясь по горам, и завалились спать пораньше, и Ленгдон последовал их примеру. Пипунескус так и остался лежать на том самой месте, где Брюс сбросил его.
Мусква не шелохнулся после этого страшного открытия, от которого забилось чаще его сердце. Он еще не знал, какой бывает смерть, да и вообще не знал, что это значит, а кроме того, Пипунескус был мягким и теплым, и Мусква был уверен, что тот вот-вот зашевелится. Теперь у Мусквы не было ни малейшего желания затевать с ним драку.
Но вот снова наступила полная тишина, звезды высыпали на небе, костер догорел. А Пипунескус не двигался.
Осторожно-осторожно Мусква толкнул его носом и потянул за шелковистую шерстку, всхлипывая и как бы говоря при этом: „Я не буду больше драться с тобой, Пипунескус! Просыпайся же, и давай дружить!“
Но и тогда Пипунескус не шелохнулся. И у Мусквы пропала всякая надежда разбудить его. Не переставая уверять своего маленького толстого врага, с которым они сражались когда-то на зеленом лугу, что он раскаивается теперь в своем прежнем недружелюбии к нему, Мусква, все так же всхлипывая, приник к Пипунескусу и вскоре заснул.
Утром первым делом Ленгдон пошел посмотреть, как Мусква провел ночь, и вдруг замер на месте и целую минуту простоял не шевелясь. А затем какой-то странный, приглушенный крик сорвался с его губ. Прижавшись друг к другу, как будто оба были живыми, лежали Мусква и Пипунескус. Мусква же каким-то образом пристроился так, что маленькая лапа мертвого медвежонка, обнимала его.
Ленгдон потихоньку вернулся к постели Брюса, и минуты через две Брюс, протирая глаза, шагал с ним к медвежатам. Он, так же как и Ленгдон, остановился пораженный. Друзья переглянулись.
— Мясо для собак! — еле выговорил Ленгдон. — И ты мог принести его на мясо собакам, Брюс!
Брюс не ответил. Ленгдон тоже не произнес больше ни слова. Целый час после этого друзья не разговаривали. Метусин тем временем оттащил Пипунескуса подальше от лагеря.
С Пипунескуса не сдирали шкуру, и мясо его не стали скармливать собакам. Его положили в ямку, вырытую в пойме ручья, засыпали песком и завалили камнями. И это все, что смогли сделать Брюс и Ленгдон для Пипунескуса.
В этот день Брюс и Метусин снова отправились в горы. Горец нашел кусок кварца, в котором оказались бесспорные признаки золота, и вместе с индейцем вернулся в лагерь за приспособлениями для его промывки. Ленгдон же все возился с Мусквой, воспитывая медвежонка.
Несколько раз он подводил медвежонка к собакам и, когда они рычали на него и начинали рваться со сворок, порол их, пока они наконец не сообразили и не усвоили, что хотя Мусква и медведь, однако особа его неприкосновенна.
Ленгдон теперь совсем освободил медвежонка от веревки, и, когда понадобилось снова привязать его, тот уже не стал сопротивляться.
На третий и четвертый день Брюс и индеец занимались геологическими разведками в долине на восток от горного кряжа и в конце концов пришли к заключению, что найденные ими крупицы принадлежат к ледниковым наносам и не выведут их к золотоносной жиле.
На четвертую ночь — а она выдалась облачная и холодная — Ленгдон решил испытать Мускву и взял его к себе в постель. Он думал, что с ним хлопот не оберешься, но Мусква спал тихо, как котенок, и, после того как устроился поуютней, почти не шелохнулся до самого утра. Часть ночи Ленгдон проспал, обнимая рукой теплое и пушистое тельце медвежонка.
Сейчас было самое время продолжать охоту на Тэра, уверял Брюс, но ушибленная нога Ленгдона разболелась не на шутку, и это нарушило их планы. Ленгдон был не в состоянии пройти более четверти мили сразу. А сесть в седло было так больно, что об охоте верхом не могло быть и речи.
— Еще несколько дней промедления не испортят дела, — утешал его Брюс. — Если мы дадим нашему старикану передышку побольше, то он, пожалуй, станет не таким осторожным.
Три следующих дня прошли не без пользы и не без удовольствия для Ленгдона. От Мусквы он узнал о медведях и особенно о медвежатах больше, чем за все прежнее время. Теперь собаки были переведены в чащицу, за целых триста ярдов от лагеря, и мало-помалу медвежонку была предоставлена полная свобода. Да он и не делал никаких попыток сбежать и вскоре убедился, что Брюс и индеец тоже его друзья. Но привязался он только к Ленгдону.
Утром на седьмой день после погони за Тэром Брюс и Метусин, захватив с собой собак, поехали через всю долину на восток. Для подготовки загона Метусин должен был приняться за дело на день раньше. Брюс рассчитывал сегодня же вернуться в лагерь, чтобы завтра начать охоту.
Утро было чудесное. Прохладный ветерок тянул то с севера, то с запада. Часов в девять Ленгдон привязал Мускву к дереву, оседлал коня и отправился верхом вниз по долине.
Он не собирался охотиться. Ему просто было радостно скакать верхом, дышать встречным ветром и любоваться чудесными горами. Он проехал мили три-четыре на север и очутился у широкого пологого склона, который вел к горному кряжу в западном направлении. Ленгдону вдруг захотелось взглянуть оттуда, сверху, на другую долину. Колено не беспокоило, он стал подниматься верхом и через полчаса добрался почти до вершины. Перед коротким, но очень крутым подъемом пришлось спешиться. На вершине он ступил на ровную террасу, которую со всех сторон окружали отвесные каменные стены иссеченных гор. В четверти мили отсюда терраса спадала уступами в долину, посмотреть на которую так хотелось Ленгдону.
Посредине террасы оказалась глубокая впадина, которую сначала не было видно. Очутившись на ее краю, Ленгдон вдруг бросился на землю и, прижавшись лицом, минуты две лежал не двигаясь. Затем медленно поднял голову. Ярдах в ста от него, сгрудившись около небольшого водоема, паслось стадо диких коз. Их было штук тридцать, преимущественно матки с козлятами. Ленгдону удалось заметить во всем стаде только двух козлов. С полчаса охотник лежал неподвижно, наблюдая за козами. Вот одна из них направилась с двумя козлятами к склону горы, за ней другая, и, видя, что все стадо готово уйти, Ленгдон поспешно вскочил и что было мочи побежал к ним.
