Владимир Дуров - Записки дуровской свиньи
Для меня стало ясно, что я должна бегать до тех пор, пока вижу перед собой кончик шамбарьера. Когда же он опускался на землю, я должна была подойти к хозяину, от которого получала награду.
Потом принесли небольшую доску, которую поставили на землю ребром так, что один конец ее упирался в барьер, а другой служащий держал в руках.
Снова в воздухе хлопнул шамбарьер, точно кто-то выстрелил, и я побежала вдоль барьера к доске, хотела обойти ее, но услышала опять, как хлопнул бич, и изменила свое намерение, перепрыгнув через доску.
Вместо доски потом начали ставить барьер все выше и выше.
Вот я подбежала к барьеру; сердце мое сжалось, я закрыла глаза, немного подобрала под себя задние ноги, сделала некоторое усилие, выпрямилась и перепрыгнула, но зацепилась брюхом за барьер и упала, зарываясь в землю пятачком.
В первый раз в жизни мне стало стыдно…
Собаки, сидящие на местах и лежащие на коленях у артистов, с насмешкой смотрели на меня.
Я сама, без противного хлопанья бичем, хотела повторить прыжок, но мой учитель, видимо, жалея меня, не позволил: ведь я была еще поросенком.
Теперь я вполне уяснила себе, что от меня требовалось.
Вскоре мои ноги окрепли, мускулы развились, и я сделалась отличным прыгуном. И в один из следующих дней учитель заставил меня становиться передними ногами на маленькую табуретку, приманив куском хлеба.
Как только я, дожевывая хлеб, тянулась к его руке за другим куском, он клал его к передним моим ногам. Я нагибалась и спешила съесть. Учитель поднимал правую руку с хлебом над моим пятачком, но так высоко, что я никак не могла достать ртом.
Как ясно я помню эти уроки.
Вот учитель левой рукой снова положил к ногам своим лакомый кусочек. Я опустила рыло и съела, все еще не понимая, чего он от меня хочет.
Проглотив вкусный хлеб, я подняла морду кверху и потянулась к правой руке учителя. Он не дал мне хлеб из поднятой правой, а дал из левой и тогда, когда я опустила голову.
Тут я начала догадываться, что, как только подниму и опущу голову, тотчас же получу награду. Учитель при этом всегда говорил:
— Кланяйся, кланяйся, чушка! С поклонами и в люди выйдешь! У нас, у людей, к несчастью, без поклонов ничего не добьешься!
Все кругом смеялись, я понимала, что учитель шутит, и желая поскорее набить поплотнее живот, все чаще и чаще поднимала и опускала свое рыло.
Так я научилась кланяться. Третий номер был готов.
А учитель, видя, что я наелась, сказал:
— Ну, чушка, на сегодня довольно: сытое брюхо к учению глухо.
С этими словами он передал меня в руки служителю.
Раз на арену принесли срезанную пополам большую бочку.
Я думала, что мне нужно перепрыгнуть через бочку, разбежалась и вскочила, было, на нее, но сейчас же спрыгнула на другую сторону. За это я не получила ничего… а вареное мясо в руках учителя так аппетитно пахло.
Хлопанье шамбарьера снова меня пригнало к бочке; я перепрыгнула, и опять мне не досталось никакой награды!
Так продолжалось довольно долго; наконец, учитель увидел, что я очень устала, тогда вместе со служащим взял меня за ошейник и поставил на бочку.
Тут я получила лакомый кусочек.
Так вот, что от меня требовалось; стоять на бочке!
Это сделалось моим любимым номером. И правда, что может быть приятнее для свиньи: ничего не делать, спокойно стоять на бочке и получать кусок за куском!
Что может быть приятнее для свиньи: ничего не делать и спокойно стоять на бочке.
Но вот мой учитель влез ко мне на бочку и занес правую ногу над моей спиной. Я испугалась, кинулась в сторону, сбила с ног учителя и, видя, что он упал, со всех ног бросилась в конюшню…
Я измучилась, сильно проголодалась и в изнеможении опустилась на пол моего ящика.
Так пролежала я часа два. Наконец, мне принесли ведро месива. Только-что я принялась за него, как мой хозяин быстрым прыжком вскочил ко мне на спину и крепко прижал ногами мои бока.
Я начала биться, но сбросить его была не в силах. Есть так хотелось, что я забыла все неприятности и принялась за еду.
Так повторялось изо дня в день, пока я не научилась возить на себе своего хозяина.
Этими науками закончилась первая часть моего воспитания. Я умела танцовать вальс, проходить ворота, прыгать через барьер, стоять на бочке, кланяться и даже ходить под верх.
III
Я получаю высшее образование
Раз со мною случилось что-то из ряда вон выходящее. Утром ко мне пришел служащий, стал меня мыть, чистить, брызгать лесной водой. Никогда до сих пор не относился он ко мне с таким вниманием и заботливостью.
Сам хозяин несколько раз подходил ко мне, осматривал мои ноги, голову, туловище, ласкал меня и говорил:
— Смотри, чушка, не осрамись!
Я смутно сознавала, что сегодня должно случиться что-то очень важное, но что именно, — не знала, и целый день была в таком беспокойстве, что даже не заметила, как меня оставили без обеда.
Наконец, настал вечер. Засветились газовые рожки, загремел оркестр, зашумела публика. Прозвенел звонок… Артисты в нарядных костюмах выстроились в ряд. Представление началось. Один номер быстро сменялся другим. Лошади поминутно выбегали; конюхи суетились…
Но вот настала очередь моего хозяина. Прежде, чем выйти на арену, он еще раз подошел ко мне. Его трудно было узнать в эту минуту. Лицо его было намазано белым, губы раскрашены красной краской, а на белом блестящем его костюме всюду были пришиты мои изображения.
Его позвали. Он вышел. Я бросилась за ним, но служащий меня не пустил, крепко держа за ошейник.
Моего учителя встретили громкими хлопками и криками. Я стала прислушиваться и услышала:
— Господин шталмейстер,[1] пожалуйста сюда! Я, знаете, хочу жениться на своей сестре.
— Но у нас законом запрещено вступать в брак с родней, — ответил шталмейстер.
— А как же мой родной папаша женился на моей родной мамаше?
Публика засмеялась…
Когда немного стихло, я услышала плач своего хозяина и предложение его, сделанное шталмейстеру, жениться на его сестре; на это шталмейстер выразил свое полное согласие.
— А где же ваше сестра? — спросил он.
— Она в конюшне дожидается, — сказал учитель.
И он крикнул:
— Мадемуазель Финтифлюшка, моя сестричка, пожалуйте сюда!
Я хотела броситься на зов, но едва сделала движение, как служащий почти выбросил меня на арену.
Я замерла от страха…
Знакомый хохот, громкие аплодисменты, — все это было и тогда, когда меня принесли сюда жалким, необразованным поросенком.
