Артур Гайе - Сафари
Пока просыхал сырой одонго, половина людей привязывала стропила для крыши, другая же половина, запасшись большой кистью бананов для продовольствия и мешочком, наполненным медными монетами, отправилась вверх, в близлежащие гористые местности, чтобы закупить «мокомбе» — сушеные банановые листья. Этими листьями, наложенными слоем в полметра толщиной, покрывается крыша. Сквозь такую покрышку не может проникнуть даже стремительный тропический ливень.
Через несколько дней посланные люди вернулись. Громкое хоровое пение уже издали указывало на их приближение. Каждый из них изящно пританцовывал, шагая впереди длинного хвоста черных красавиц, несших мокомбе в больших свертках на головах. Все негры натерлись маслом, чтобы придать себе больше привлекательности, причем от каждого из них сильно пахло банановым пивом. При караване находилось несколько мальчиков-подростков, из которых я оставил двоих у себя в качестве водоносов.
Я за эти недели работал, как в лучшие времена своих африканских скитаний. Я закончил две двери, рамы для трех окон, обеденный стол, а также громадный письменный стол и комод. Мне оставалось сработать еще скамью, несколько стульев и кровать.
Большую помощь в этом деле оказало мне ружье. Я пошел в степь Герарагуа и застрелил, при восторженном одобрении моих негров, сначала молодого бычка из породы гну, мясо которого оказалось замечательно мягким и сочным, а затем двух старых самцов зебры. Шкуру, содранную с них, положили на два дня в воду, а затем изрезали на ремни шириной с палец. Я срубил несколько молодых деревьев и нарезал из них ножки для кровати и планки для рамы. Прибив довольно часто зебровые ремни, мы прикрепили их вдоль рамы и переплели поперек, крепко приколачивая каждую полоску. Также по-робинзоновски мы соорудили скамьи и стулья.
Маленькую каморку, пристроенную мной к дому, мне с трудом удалось сделать совершенно темной из-за обилия и силы африканского света. В ней я проявил снимки вкусного гну и двух моих полосатых поставщиков ремней. Затем я выставил пластинки для просушки и прикрыл их от солнца моим свитером. «Будьте осторожны и не дотрагивайтесь до этих стекол, они мокрые и должны высохнуть!» — сказал я своим верным слугам, после чего старательный Улимали, когда солнце поднялось высоко, заботливо снял мой свитер, чтобы стекла получше высохли. Когда я заметил случившееся, снимки гну и зебр превратились уже в черную массу; стекла с треском были разбиты о голову удивленного Улимали. К счастью у меня был сделан второй, запасной снимок. Впоследствии нашлось более человеколюбивое и остроумное применение для испорченных снимков: стекла очищенных негативов вставлялись в длинные рамы и заполнили постепенно мои три окна. В Африке фотографировать не очень-то просто!
Стены были еще сырыми и пол из одонго, накатанный и утрамбованный, был еще совсем мягким, когда я переехал в свой дом. В этот день я собирался усердно поработать, но когда я, сев за письменный стол, увидел в окно гору Кибо, озаренную вечерним закатом, во всей ее величественной и пышной красоте, я так и остался сидеть, любуясь ею, пока на ледяной вершине не погас последний пурпуровый луч и не засияли на небе большие блестящие звезды.
Позже я просиживал так многие тяжелые дни и, пристально глядя на дивную картину, я забывал свои невзгоды и муки.
Все вечера после тяжелой дневной работы я просиживал на веранде. Птицы-носороги летали над моим домом, издавая жалобные звуки, точно плачущие дети. Каждый вечер стая этих птиц шумно пролетала мимо меня, всегда в одно и то же время.
Вокруг в темных кустах рычали леопарды, и в ответ своим смертельным врагам испуганными лающими звуками отвечали антилопы. Антилоп в соседстве было так много, что я назвал, по предложению моих помощников, эту местность и дом «Понго», что означает антилопа. Это название впоследствии было принято почтой и официальными учреждениями. Среди тысячи таинственных голосов ночи порой раздавался громоподобный рев льва, заставляя приумолкнуть пиликание цикад и кваканье лягушек. Тогда выше вздымалось пламя костров, и негры заглушали свой страх громким хоровым пением, к которому присоединялся странный стук, доносившийся из колодезной ямы.
В одну из первых ночей меня посетил высокий и редкий гость. Я проснулся от странного звука, похожего на скрежет чьих-то зубов. Так как у меня еще не было петель, дверь была лишь прислонена; зубовный скрежет в темноте слышался чуть ли не у самого моего уха. Мне стало решительно не по себе. С молниеносной быстротой перекинулся я на другой конец кровати и схватил ружье. Снаружи кто-то отскочил, царапая лапами. Но когда я вышел на веранду, уже никого не было видно. На земле я различал следы громадной гиены. Следы были так несоразмерно велики, что я испугался. При этом посещении бесследно исчез клубок оставшихся ремней зебры. На другое утро один белолицый и четырнадцать чернокожих людей ломали себе головы над этими невероятно большими следами, и только в полдень проезжавший мимо нас бур объяснил мне этот феномен: следы принадлежали не гиене, а огромному леопарду. Виновником пропажи, очевидно, был он же.
Иногда я просыпался ночью, потому что в пустые отверстия окон пробирались нахальные дикие кошки. Часто вдруг слышен был приближающийся грохот и гром, и почва начинала колебаться, словно при землетрясении: это было стадо зебр в несколько сот голов, мчавшееся каждую ночь мимо дома к реке Зоньо на водопой.
Однажды к нам явились пять довольно угрюмых людей племени вамеру. Им очевидно очень сильно хотелось найти пристанище, и так как они, несмотря на свою привычку к безделью, как помесь людей племени мазаи и ватшага, все же выразили желание заняться физическим трудом, я оставил их у себя. Я велел им пока выкорчевывать пни, рыть землю для сада и строить лестницы. Я рассчитывал со временем брать их с собой на охоту, занятие более всего подходящее для этих удалых ребят. Но одного из них через несколько дней забрал патруль из туземцев аскари; дело шло о двух маленьких убийствах; другого, Оль Нтаи, стройного красивого юношу, убил первый лев, попавший в мои силки. Зверь могучим ударом лапы переломил ему спинной хребет. Кровь истого мазаи не выдержала соблазна: он непременно захотел пронзить своим копьем шею льва, когда тот, уже смертельно раненный выстрелом в лопатку, еще раз приподнялся.
Я выкопал этому юноше могилу в долине перед моим домом, под высокими деревьями, и посадил на ней сладко благоухающие белые нарциссы, цветущие после дождей в степи; через некоторое время я посадил еще кругом розы, образовавшие вскоре непроницаемую цветущую заросль.
