Артур Гайе - Сафари

Артур Гайе, Ренэ Гузи

Сафари

Избранные произведения

Африканское сафари

Уединенный дом

Мечта девяти мрачных, томительных лет наконец исполнилась в мае прошлого года — я снова ехал в Африку.

Последние дни морского переезда я проводил на носу корабля, напряженно вглядываясь в пенящуюся синюю даль Индийского океана. Мне предстояло вновь увидеть Африку впервые после 1917 года, — когда я, после трехлетних приключений в африканских степях, с незажившими еще ранами, уезжал в качестве английского военнопленного из Дар-ес-Салама в Индию.

Долгожданный берег выделился наконец из морской синевы; перед носом нашего корабля открылась гавань Момбаза, началась высадка. Я чувствовал себя, словно во сне, и оставался в этом состоянии все время — даже когда уже ехал по Уганской железной дороге сперва до Вой, а потом по местам, которые я проходил пешком одиннадцать лет тому назад. Тогда эта пустынная область была одной из самых диких и неисследованных во всей Африке. На карте она была отмечена белым пятном с буквами «Б. в. д. о.», что означало: «Без воды, дорог и обитателей». Это было правильно. Неправилен был последний пункт «о.», так как обитателей там оказалось больше, чем мне, тогда еще новичку в африканских степях, хотелось: там жили тысячи, даже десятки тысяч, диких зверей!

Я ехал теперь в вагоне железной дороги, построенной во время войны, через обширную, задумчивую степь и с недоумением глядел на красно-пыльную дорогу, извивавшуюся вдоль полотна, среди унылых кустарников. Да, это была моя тогдашняя дорога — самая жуткая, по какой мне когда-либо приходилось странствовать!

Поезд, все время изгибаясь, повернул на восток. Внезапно справа перед глазами появилась могучая сизая громада, высоко поднявшаяся над степью. Это была гора Килиманджаро, серебристая вершина которой сияла как купол огромного храма. Мне еще настойчивее почудилось, что я вижу дивный сон.

Я сошел с поезда в Моши и начал обходить гору полукругом, устраивая длительные привалы. Я был похож на кусок железа, движущийся в поле магнитного притяжения. Магнитом для меня была эта, ни с чем несравнимая, величественная голубая вершина. На реке Зоньо я увидел этот снежный купол перед собой справа, а налево от меня возвышалась почти такая же грандиозная гора Меру, алеющая в зареве заката. Между двумя великанами горами видна была коричневая степь, сливавшаяся с горизонтом. Я знал, что эти степи, простирающиеся к северу и к западу, занимают громадные пространства, равняясь целым странам, и что они заселены бесчисленным количеством диких зверей разнообразных пород. Я решил, что здесь мне будет хорошо и что здесь-то и нужно поселиться.

Очень близко оказалась ферма бура Абеля Балдана, к которому у меня были рекомендации. Он принял меня с необычайным бурским, почти арабским гостеприимством. Меня даже не спросили, откуда я явился, когда и куда думаю продолжать путь, а просто выбросили из небольшой комнаты в окно седло, автомобильный холодильник, несколько львиных шкур и мешок с маисом, выгнали пинками трех собак и коротко сказали: «это ваша!»

Но «моим» оказалось не только это, а все, что находилось на ферме старика Балдана: негры, фордовские автомобили, мулы, собаки, большие миски мяса, большое количество кофе. Даже нескончаемые молитвы, проповеди и священные песнопения должны были послужить мне на пользу.

Я собирался вторично побывать на Кибо и впервые подняться на Меру, намеревался охотиться на диких зверей, заснять кадры, — словом предполагал сделать так много дел, что нужны были целые месяцы для их выполнения. Между тем к моему хозяину с каждым днем прибывало все больше и больше гостей, и у него проявлялась, на мой взгляд, чрезмерно старательная и шумливая набожность. Поэтому я решил построить себе отдельное жилье.

Целыми днями неустанно бродил я по окрестностям, взбирался на холмы, пробирался среди зарослей и отовсюду видел величественную ледяную вершину Кибо; одно место казалось мне лучше другого, и я никак не мог остановить свой выбор на чем-либо определенном.

Наступил краткий период дождей. Грозовые тучи громоздились вокруг ледяной вершины. Они возвышались гигантскими грудами и по ночам освещались зигзагами молний. Затем барометр быстро поднялся, и высокие тучи исчезли. Выпало несколько хороших дней. Я решил тотчас использовать их и поднялся на горный хребет с обеими дочерьми Балдана, наряженными в бриджи цвета хаки.

Здесь я встретил и привел с собой вниз двух негров, сыгравших большую роль при постройке моего дома. Одного звали Ионатан, он отличался религиозностью, другого — Улимали, он выделялся своим особенным запахом.

Однажды на вершине холма, взобравшись на плечи моих спутников, я любовался местностью через пышные заросли кустарника. Холм круто обрывался под моими ногами. Широкая ярко-зеленая долина спускалась к темным лесистым берегам реки Зоньо, а за ней высилась необычайно красивая ледяная поверхность горного массива Кибо, рдевшая в лучах заходящего солнца, как громадный граненый космический рубин. Я был так поглощен созерцанием этой сказочной красоты, что совершенно забыл, на чем я стою, и полетел вниз в кусты совместно с моими черными друзьями. Когда они высунули из ветвей исцарапанные лица, испуганно глядя на меня, также изрядно пораненного, я спокойно вытер кровь со вздувшейся губы и сказал им:

— Ну вот, здесь мы и останемся, друзья мои.

Затем я быстро сделал снимок с моих молодцов, удрученно сидевших в кустах на корточках, как раз в том месте, где пять недель спустя стоял мой письменный стол. Через час я уже отправил их в ночную мглу, одного на север, другого на юг, чтобы нанять и привезти из Кибаното и Машабе людей для постройки.

Улимали вернулся через три дня и привел девять человек, Ионатан же вернулся двумя днями позже и никого не привел. Зато он притащил обезьяну, которую получил в подарок, когда с горя от своей неудачи сидел за выпивкой в богатой банановым пивом местности Кибаното. Сам я со старшим сыном Балдана, Томасом, направился в Моши. Я закупил там инструменты, гвозди, известку для штукатурки и целый транспорт досок на лесопилке. Около трех часов пополудни, в страшную жару, я пустился в обратный путь на тяжело нагруженном форде Балдана. Дорога оттуда обычно продолжается часа четыре, но у меня на эту поездку ушло почти четыре дня. Сначала наш автомобиль задавил теленка из стада туземцев мазаи, а когда мы вытащили его из-под колес, разразилась первая гроза. Через полчаса стало так темно и хлынули такие потоки, что я не мог отличить, едем ли мы вдоль дороги или по руслу реки Веру-Веру. Вскоре мы застряли. Пришлось выгрузить все, втащить машину на холм и по колено в воде переносить в нее наши вещи. То же самое произошло при следующем подъеме. Такие злоключения стряслись с нами еще раза два, а затем настало утро. Взошедшее солнце осушило на нас грязь, и мы могли соскоблить ее ножами. Выехав в степь, мы застрелили антилопу и съели ее зажаренную печенку в качестве завтрака. Через полчаса разразилась очередная гроза; при этом мы случайно угодили в ручей и пока снова все выгружали, вытаскивали с помощью восьми мазайских быков наш автомобиль, чинили его и вновь нагружали, опять наступила ночь, и на нашу беду снова началась гроза. Так прошел второй день. На третий день у нас кончился бензин, и Томас Балдан отправился на ближайшую ферму, чтобы попросить лошадь и поехать верхом в Моши за топливом для машины. Я тем временем застрелил дрофу и зажарил ее на костре, куда набросал пропитанной маслом шерсти, употребляемой для чистки автомобиля, так как дрова отсырели. Потом я занялся отскабливанием от досок распустившейся известки и обратным водворением ее в мешок. Почтенный торговец из Индостана уступил мне ее в виде одолжения за тридцать марок, а половина ее оказалась пеплом.