Генри Уильямсон - Выдра по имени Тарка

«Крарк!» — прокричал Старый Ног на рассвете, пролетая над губой и вновь зовя подругу. «Хью-ии-ии-ик!» — свистел Тарка Джимми Марленду, не отвечавшему ему с тех пор, как острия звезд вдруг затуманились и исчезли. «Хью-ии-ии-ик!» — этот жесткий пронзительный звук услышала Серомордая в крепях Утиного пруда. «Хью-ии-ии-ик!» — неслось по свободному ото льда пространству губы и дальше, по всему эстуарию.

Бьюбью видела, как Тарка направлялся к восточной дамбе; она повисла над ним, трепеща крыльями, затем полетела прочь. В пятидесяти ярдах ниже Таркиной «горки» полярная сова села на что-то, что закачалось и заскрипело, но не надломилось под ее весом. Несколько раз обернувшись по сторонам, Бьюбью устремила пристальный взгляд своих желтых глаз на морду, намертво вмерзшую прямо перед ней. Морда была неподвижна, без признаков жизни. Сова опять осмотрелась и полетела прочь; ее узкий «насест» закачался на тонюсеньких ногах, словно кивая голове Джимми Марленда, глядящего подернутыми пленкой глазами из сковавшего воду льда.

10

Маленький тощий выдренок в гнезде среди замерзшего, согнутого, как ноги дохлых пауков, тростника всякий раз встречал Серомордую сиплым писком. Сколько она ни лизала его, сколько ни ласкала, это не приносило ему утешения — мороз лишил его глаз. И днем, и ночью, если она не грела и не кормила выдренка, Серомордая рыскала в поисках еды и, хотя ее все время терзал голод, играла с Таркой, съезжая головой вперед с заснеженного холма. Чтобы промыслить добычу, им приходилось идти к эстуарию, потому что с каждым приливом в устье губы с пронзительным скрежетом и оглушительным гулом, далеко разносящимся над Увалами, громоздились, образуя торосы, плавучие льдины. При отливе мороз спаивал их в высокий, сплошной барьер.

Обе выдры до пузырей обожгли языки, когда лизали лед, и теперь, чтобы утолить жажду, терлись языками о снег на дамбе посреди белого дня. Как-то ночью в поисках пищи Серомордая забрела в деревню. Под каштаном на ферме за мостом она обнаружила сарайчик с утками, но хотя больше часа искала, где бы пролезть внутрь, так ничего и не нашла. Утиный дух причинял ей жестокие муки.

Мимо прокралась лиса; пушистая «труба» опущена вниз, уши прижаты к затылку — «топ, топ, топ» по снегу…

Не сумев добраться до уток, Серомордая пошла по замерзшей губе к эстуарию и у домика промышлявших лосося рыбаков на булыжном уклоне дамбы встретила Тарку. Лиса последовала за ней в надежде еще раз полакомиться лососем. Она ходила за выдрой до рассвета, была рядом с ней и при восходе солнца, когда та возвратилась к убежищу в заломах Утиного пруда. Серомордая почуяла лису и погналась за ней, но вскоре оставила. И хотя потом по лисьему следу пошла собака местного жителя, лиса вернулась, зная, что выдра прячет детенышей где-то в тростниках. Это был старый лис по имени Фэнг-овер-Лип — Клык-над-Губой; подгоняемый голодом, он исходил всю долину.

Когда на снегу стал гаснуть бледный свет дня, с северо-запада, размеренно ударяя тугими крыльями и вытянув длинные шеи, потянулись гуртом большие белые птицы. «Хомпа, хомпа, хомпа» — разнеслось в холодном воздухе. Серомордая и Тарка ели водоросли и крабов на отмелях Шрарской излучины, но когда лебеди опустились в эстуарии, выдры скользнули в воду и поспешили туда, где плавали гости. Фэнг-овер-Лип высосал несколько мидий, за которыми ныряли выдры, разгрыз крабью клешню и побежал по берегу вслед за ними.

Над ровными унылыми песками распростер свои лучи маяк, как крылья мушки-однодневки. Вдоль высокого берега Шрарской излучины мигали стоящие неровной чередой фонари. В одной из пивных моряк распевал песню, далеко разносившуюся по воде. Лебеди поднимались по реке с приливом, выдры — следом за ними. Они отощали и ослабели от голода, потому что мидии, улитки да изредка кислый зеленый краб не могут насытить выдру, которая в безбедные дни съедает за один присест трехфунтовую кумжу, а через два часа снова голодна.

В нижнем конце Шрарской излучины воду перерезает белая лента, там, где в клубах кипени прилив делится на два потока и движется навстречу Двум Рекам на юг и на север по узким заливам-губам. Проплыв мимо Вороньего острова, лебеди повернули на север. Они сошли с быстрины и, обратившись навстречу приливу, принялись кормиться на мелководье над песчаной банкой. Выдры подплыли ближе — их совсем не было видно, только широкие ноздри торчали из воды. Когда они были в десяти ярдах от ближайшего лебедя, скрылись и ноздри, лишь тянулись кверху цепочки невидимых во тьме пузырьков. Лебедь заметил под водой смутное очертание, но не успел отдернуть голову — Тарка прокусил ему шею. Тяжело забили по воде крылья. «Кью-ю-ур-лик, кьюр-р-р-лик!» — подняли на отмели тревогу кроншнепы; их долгий, повышающийся на конце свист разнесся по всему эстуарию. От берега к берегу прокатился дискантовый сигнал — «тиа-тиа» — травников; стремительными кругами помчались над водой галстучники. Старый Ног закричал: «Кра-р-рк!». Лебединые крылья вспенили воду, разметали брызги; удар одного крыла пришелся по Тарке, и его в беспамятстве понесло прочь. Но Серомордая повисла на лапах лебедя и не отпустила их даже тогда, когда он поволок ее, чуть не полностью вытащив из воды. На много миль окрест лебедь протрубил о своей ярости и страхе. Бьюбью Ужасная полетела на этот глас.

Но прежде чем полярная сова прибыла на поле битвы, Тарка очнулся и поспешил на помощь подруге. Увидев, что внизу идет сражение, Бьюбью расставила пальцы, открыла клюв и с громким зловещим криком пошла вниз, но, когда она, словно тень хаоса, повисла над водой, там не было ничего, кроме перьев и пузырей. Бесшумная, как снег и туман, с глазами, пронзающими темноту, как северное сияние, с когтями, острыми, как когти бесснежного мороза, летела над Шрарской излучиной полярная сова Бьюбью; вот она ринулась на старого лиса, но его рык и лясканье зубов отогнали ее прочь.

Выдры тащили лебедя наперерез приливу под скрежет плавучих льдин. Тарка прокусил ему артерию на шее. Постепенно страх смерти покидал лебедя, и его трепыханье делалось слабей. Когда выдры отдыхали, птица неподвижно лежала на воде. Она слышала, как высоко, в далеком небе, крылья ее сородичей отбивали полетную песню — «хомпа, хомпа, хомпа». Лебедь три раза судорожно дернулся и затих навсегда.

Тарка и Серомордая вытянули его на берег, вонзили зубы в горло и, закрыв глаза, пили горячую кровь. Вот они принялись рвать птицу, забивая пасти перьями, но только добрались до мяса, как подкрался лис. Его тоже терзал голод: в ту ночь он съел одну-единственную мышь, которая сама питалась только ивовой корой и была шкурка и кости. С храбростью отчаяния лис кинулся на выдр. Шум привлек барсука-самца, выкапывавшего корни приморской свеклы из расщелин между камнями дамбы. Барсук тяжело и неуклюже потопал вниз по склону, через водоросли, туда, где на гальке, распушив «трубу» и подняв загривок, Фэнг-овер-Лип угрожающе тявкал на двух выдр.