Генри Уильямсон - Выдра по имени Тарка

9

Напуганные появлением человека, выдры в ту же ночь покинули мыс и вернулись в Увалы. По пути они поохотились на кроликов в огромной норе на дюнах. В логах и лощинах лежал холодный туман; песколюб и засохшие стебли чертополоха и коровяка покрывались изморозью, и по утрам казалось, будто на песке выросли гигантские причудливые грибы. На жестких волосках выдрьей шерсти иней оставался белым, но на более коротких и мягких таял, превращаясь в бусинки воды. Побелело все, кроме птиц, волов и выдр. Осока и тростник на Утином пруду были белыми, белым был и такелаж на парусниках, стоявших в устье реки. Вмятины от коровьих следов затянуло хрупким ледком. В холодном безветренном воздухе далеко разносилось кряканье уток и селезней, летящих с прудов и заливаемых соленой водой болот к морю, где они спали днем.

Выдры залегли возле коровника в тростнике с белыми перистыми верхушками. Над ними, клонясь к закату, медленно двигалось тусклое красное солнце, не грея и почти не светя.

Два дня и две ночи Увалы окутывала морозная мгла, а затем поднялся северный ветер; он лился, как жидкое стекло, с Эксмурских холмов, и все вокруг стало отчетливо видно. Ветер хлестал по земле хворостинами ив, свистел в островках исполинского камыша. Под натиском вихря, несущегося над ямками, где, распушив крылья, прижались к земле жаворонки и коноплянки, неистово скрипели колоски песколюба. Ветер, словно злой дух, выпущенный на волю после гибели солнца, стирающий все живое с лица земли перед новым сотворением мира, с силой швырял песчинки в ноги и взъерошенные перья пичужек; казалось, он хочет вдохнуть в них смерть, сорвать с хрупких косточек покров из плоти и перьев и до тех пор перемалывать их, пока они вновь не превратятся в ничто, как до родовых мук планеты. Тщетно жесткие острия песколюба описывали по песку магические круги: по земле шествовал Дух Льда и заклясть его не могли никакие земные силы.

Северный ветер принес незнакомую плотно сбитую птицу, бесшумно парящую над сухим орляком Папоротникова холма, где укрылись от холода Серомордая и Тарка. Ее белое одеяние пестрело буроватыми крапинами и полосами, радужина яростных глаз была ярко-желтая, цвета лишайника на камнях. Милю за милей влекли ее сюда мягкие, неслышные крылья из студеных краев, где северное сияние пронзает застывшим взглядом ледяные поля. Это была полярная сова по имени Бьюбью, что значит Ужасная. Она рыскала над трясинами и кроличьими норами, и много уток и кроликов приняли смерть от ее покрытых перьями лап.

Так же тяжело и беззвучно, как полярная сова, плыли над сушей и морем серые тучи; ночь наступила беззвездная; на дамбе громко стенал ветер в телеграфных проводах. Когда Тарка с подругой бежали к губе навстречу приливу, небо вдруг взорвалось кликами. Усатые головы поднялись, застыли; насторожились уши. С минуту выдры не трогались с места, пока звуки, похожие на рев гончих, не пронеслись мимо. За входом в губу разворачивалась по ветру длинная вереница гусей; медленно махая вогнутыми, опущенными книзу крыльями, они образовали скользящий к югу косяк. С засоленных болот взмывали крики золотистых ржанок, вплетаясь в журчащую песню кроншнепов — цепочку лопающихся звеньев-пузырьков.

Вслед за белолобыми гусями, любителями клевера и трав, от Полярной звезды с воем примчалась вьюга. Ночью сеял мелкий сухой снег; нигде не ложась, быстрее песчинок кружил он по мшарникам и пригоркам, набивался в кроличьи норы. Днем все — деревья, дюны, коровники и дамбы — скрылось в снежной круговерти.

Наутро снег повалил тяжелыми хлопьями, и вместе с ним на землю камнем упала птица с белыми крыльями и одним ударом когтистой лапы свернула голову гуся. Птица стояла на сраженной добыче, вцепившись в нее черными серповидными когтями желтых лап; крючковатый клюв разрывал мясо гуся вместе с грудиной. Ее оперенье, цвета снега и тумана, было в серо-бурых пестринах, как оперенье Бьюбью. Каждое перо было скроено и натянуто для стремительного падения в разреженном воздухе полярных просторов. Выпуклые коричневые глаза глядели не менее гордо, чем глаза Чакчека. Это был сокол Арктики — кречет.

За меняющими очертания сыпучими дюнами, за неровным окоемом пурпурно-серого моря садилось солнце, словно исчерпавшая себя в пространстве звезда, гаснущая в испускаемых ею самой эманациях распада. Летел по ветру снег; летел над пустыми раковинами улиток и обглоданными скелетами кроликов, над белыми, ободранными песком мертвыми кустами бузины. Все было прах и тлен; казалось, на всем протяжении Увалов жизнь замерла навсегда. Ночь и день слились воедино, не было видно ни луны, ни звезд, ни солнца. Но вот вьюга стихла, и бледный снег неподвижно лежал под бледным небом.

Звезды снова вернулись на небо — днем над Увалами висели, мерцая каждая на своей высоте, шесть черных звезд и одна белая, побольше: шесть сапсанов и кречет. Падение темной точки, свист стремительного полета с высоты двух тысяч футов, слышный на полмили окрест; красные капли на гонимом ветром снегу… Ночью мерцали, как соколиные крылья, истинные звезды — сверкающие доспехами дозорные Вселенной. Вышла на свою орбиту луна, белая и холодная, ждущая не одно столетие, когда ринется вниз хищной птицей новое солнце, вонзит в Духа Льда звездные когти, и тот рассыплется в огненном ливне. На юге шествовал Орион-Охотник, за ним, изрыгая зеленый лай, бежал по пятам Сириус — Большой Пес. В полночь Охотник и Гончая, блистая, неслись в ледяном вихре вдогонку за звездами — потухшими солнцами, которые возвращались в Вечный Мрак.

Пролетая над прудом Бараньи Рога, Старый Ног увидел в тростниках Серомордую — единственное темное пятно в белой пустыне. Она прикрывала собой выдренка, свернувшись вокруг него и положив морду на хвост. Всю вьюгу она пролежала в гнезде из пуха и разгрызанного на куски тростника; от тепла ее тела таяли снежные хлопья. Два дня и ночь она защищала от снега слепого детеныша, а когда воздух очистился и злой мороз сковал воды пруда, затянул льдом ручьи и повесил сосульки на дренажных канавах и трубах, Серомордая поднялась и позвала Тарку. Он ответил с северного рога пруда.

Тарка поддерживал открытой продушину во льду, выкусывая лед, едва она замерзала. Рыбу увидеть было трудно — верхние слои воды, покрытые льдом, плохо отражали свет. С холодами рыба зарылась в ил, и, рыская в мутной бурой воде, Серомордая видела сверху только свое неясное отражение. Пернатая дичь почти вся переселилась в эстуарий, и, когда на отмели надвигался прилив, оттуда неслось такое же несметное множество голосов, сколь несметны были серебряные острия звезд на ночном небе. Оставаясь под водой и выставляя для вдоха лишь широкие ноздри, выдры поплыли наперерез быстрым волнам к песчаным банкам, где кормилась птица. Серомордая подкралась снизу к утке и схватила ее; услышав отчаянное кряканье, соседние птицы подняли тревогу по всей округе. Тысячи крыльев взбаламутили воду. Охотник, пробирающийся меж тростников в утлой лодчонке, спустил курок, но поздно: дробь, оставив в воздухе длинный светящийся след, просвистела над головой Серомордой, когда та уже нырнула. Выдра с уткой в зубах поспешила ко входу в губу и съела добычу на куче обледенелых веток и водорослей, оставленных последним приливом.