Василий Юровских - Три жизни
Высокий и мрачный детина с синими от наколок руками, Алексей заметил татуировку даже на мочках ушей, мигом рассортировал еду, ловко сколупнул ногтем большого пальца пробки у склянок и взмахом пригласил охотников к застолью.
— Подсаживайся и ты, кореш! — прогудел он Молокову. — Пастух будешь? Это хорошо.
— Да нет, мужики, сытый я, недавно поужинал, — отказался Алексей и почувствовал, что краснеет. Добро, хоть борода спасает, все лицо волосьями затянуло.
— Садись, садись! — поддержали своего приятеля остальные. — Знаем, какой ты сытый! Живешь в лесу, молишься колесу. Небось у живого телка холку на шашлыки не отхватишь. И повара персонального не имеешь. Давай к столу, не стесняйся. Еды на всех хватит до отвала, и питья хватит.
Пришлось Алексею отпустить Гнедка и сбочка присесть к брезенту, где соблазнительно, словно в улыбке белела зубами, лежала нарезанная копченая колбаса, вызывали аппетит ветчина и малосольные огурцы, тугие спелые помидоры и вареные яйца… Много было того, от чего Молоков давно отвык и чего если и видел, то изредка, когда бывал в городских гастрономах.
От стопки Алексей отказался напрочь:
— Нельзя мне, ребята, оперированный я, желудок больной. Да и на работе, два гурта на совести.
— Почему два гурта один пасешь? — строго поинтересовался толстый охотник.
— Как сказать-то, — замялся Алексей. Не хотелось ему выдавать Пайвина, сказать о нем чистую правду. Городские могут сразу переиначить: мол, благодать крестьянам — захотел пировать — пируй, скот сам по себе сытый, трава и вода под ногами. Свежий воздух, тишина, природа — курорта никакого не надо. — Видите ли, за получкой и продуктами напарник уехал.
— Без выходных, без подмены? — спросил весело сухопарый охотник, откусывая сразу пол-огурца.
— Какие выходные да подмена! — удивился Молоков. — И так доброго человека сюда не залучить даже на сутки. В таку-то даль.
— А ты чего, пролетел? — тяжелым взглядом уперся в него охотник с наколками.
— Да нет, вроде и не штрафник, — пуще прежнего смутился Алексей. — Но мне по штату положено: ни кола, ни двора у меня, самый таковский я для отгонного пастбища.
— Ладно, мужики, чего допрос товарищу устраивать. Впереди ночь, охота будет — сам о себе расскажет, — поморщился сухопарый и азартно воскликнул. — А ну, братия, по единой, взбодрим периферию телесную!
После второй или там третьей охотники оживились, поскидали верхнюю одежду и расстегнули ворота рубах. Наступило самое время охотничьих баек, анекдотов и прочей беспорядочной болтовни — кто что вспомнит.
«…Развеселый народ охотники, без «Крокодила» нахохочешься с ними. Не ахти чего и добудут, зато натешатся, — размышлял Алексей, объезжая пастбище. — Так и быть, ночую с ними у огнища. В избушке одному тоскливо, сны какие-то смутные тревожить стали. Смеялся над Пашкой, а ведь самому жутко было, когда приснилась ему мать.
Как наяву, увидел он ее у себя в шалаше… Присела к изголовью и провела ладонью по голове, к бороде притронулась и руку отдернула:
— Бороду-то, Алеша, на што отростил? Сбрей ее, сбрей! Отец-то наш на войну ушел, как на праздник побрился да оделся, — услыхал он грустный голос матери. Вздохнула она протяжно и посоветовала: — Женись, Алеша, на Дуняше. Мы-то с Зиной вдвоем там, а ты пошто один? Женись и бороду сбрей. Ну и одежду справь добрую. Ты ить баской у меня, Алеша…
Не боязливый Алексей. Когда в Якутии на шахте отработал двадцать лет стажу, не дожидаясь оказии, пешком отправился в далекий поселок, куда долетали самолеты. С деньгами шел по тайге, а никого не боялся. И не думалось ему о том, сколько здесь в былые времена за злато-серебро и пушнину людских душ загублено. Три ночи провел в тайге и хоть бы раз вздрогнул от треска-шороха. А тут до утра дрожь в теле не унялась…
Охотники прибывали и прибывали. Вон берегом Старицы из Замараево четверо идут. Видимо, на автобусе приехали. Трое держатся нормально, а четвертого бросает из стороны в сторону. «Этот уже навострился», — улыбнулся невесело Молоков и задержал Гнедка. Захотелось поглядеть, что за новые люди заявятся к нему.
Вот они ближе и ближе, и слышит Алексей, как худой в очках охотник спрашивает у «навостренного»:
— А если сейчас егерь навстречу — чего делать станешь?
— Я чего-о?! — откликнулся тот. — А ничего, замаскируюсь.
— Как?! — разом восклицают трое.
— И-и-и, очень просто, — приостанавливается их приятель, и не успевают они что-либо сообразить, как он швырнул расчехленную двустволку через редкие кустики шиповника в курью.
Никто не видел, но слышно было, как сошлепало ружье о воду и, конечно, ушло на дно. Какие-то доли секунды обескураженные спутники решительного охотника молчали, а потом наперебой закричали:
— Да ты в уме ли, Харитон?
— Ты чего, валет, что ли?
— Это вон для чего ты завернул за черемуху. Спирту из фляжки дернул, холера!
Мужики скинули рюкзаки и чехлы с ружьями, расправили голенища сапог-болотников и полезли к воде, а длинноногий Харитон раскачивался и гоготал:
— А чего, здорово замаскировался! Человек без ружья — не охотник, протокол на него не оформишь. Го-го-го-го…
— Заткни-ка свою трубу! — сердито посоветовали из курьи ему товарищи. Под ногами у них трещал сушняк, чавкала грязь, и доносились озабоченные голоса:
— Куда он, зараза, бросил?
— Далеко-то все равно оно не улетело…
— Эвон телорез обрызган и лопушки мокрые. Тут, верно, и потонула Харитонова пушка.
— Вот гад! Только новую бескурковку купил, две сотни с лишним высадил и в реку базгнул…
— Глубоко и топко, одной няши до паху будет, — пыхтел кто-то, вытаскивая ноги из илистого дна.
Мужики хлопотали, выуживая из курьи ружье приятеля, а сам он растянулся на спине и, подложив кожаную фуражку под чубатую голову, безучастно дымил сигаретой и равнодушно смотрел на ясную глубину неба.
«Ладно, друзья заботливые, не чета моему Пайвину. А то бы плакали сотенки в курье. По водополице столько натаскивает сюда илу — трактор замоет, а не только ружье», — усмехнулся Алексей и тронул поводьями Гнедка. Надо приглядеть за Пайвинским гуртом, а то, поди, освоились бычки на свободе и потянуло их к сухринцам на луга. После недавнего ненастья начала по низинам отрастать отава, но скорее всего поманят бычков зароды сена. За своих телят Молоков спокоен: без его команды они никуда не уйдут с луговины возле озера Морошного.
Вечером, загнав телят в загон, Алексей призадержался у избушки, со слабой надеждой поджидал он Пайвина, да где там! Получили, наверное, зарплату с женой и осели в городе. Покуда не пропьют — вряд ли вернутся. Последняя электричка давно уже простукала за лесами, автобус из Замараево тоже упылил на Шадринск. На западе от заката узкая желтая полоска, да и она вскоре стухла, и в небе отчетливо выступили звезды и Млечный Путь. С лавды Ильмень-озера поднялись выпи, кружились и по-собачьи тявкали над притихшей округой.
