Владимир Дуров - Звери дедушки Дурова
Борька оказался талантливым артиллеристом. Он научился лихо стрелять из маленькой игрушечной пушки. Сурка перелистывала книги, но главным номером были танцы барсуков. Они делали это замечательно и разучили первую фигуру кадрили: танцовали, стоя друг перед другом, морда к морде, — потом отходили два-три шага назад и снова сходились.
Я собрался с моими зверками вместе с цирком Никитина на ярмарку, в Нижний-Новгород; мне хотелось в первый раз вывести в люди моих барсучков на ярмарке, куда съезжалась публика со всей России. Дрессированные барсучки были новинкою в цирке.
Все мои зверки были уже погружены на пароход. Капитан парохода оказался большим любителем животных; мы познакомились и разговорились…
Пароход, громко пыхтя и поднимая у колес целый каскад пены, медленно двигался к Нижнему. Позади него оставалась длинная узкая полоса рассеченной воды. Кругом раскинулась широкая спокойная гладь великой реки. Стояла глубокая тишина: на воде не замечалось ни малейшей ряби; отражалось в ней только ясное голубое небо да белые крылья речных птиц — мартышек.[7] Эти вольные дикие птицы с жалобным стонущим криком ныряли в воду за рыбой, и крик их напоминал плач ребенка.
Волга жила. То тут, то там сновали по ней легкие лодки на парусах и весельные буксирные пароходы, тащившие громадные баржи. А кругом зеленою рамкой раскинулись берега.
Я был на верхней палубе с капитаном и доктором цирка и любовался видом.
Капитан спросил:
— Я вижу, вы везете много зверей. Чем вы порадуете публику на ярмарке? Какою новинкой?
— Я везу двух барсучков, капитан. Они у меня образованные, перелистывают книжку, — сказал я, смеясь, — и даже умеют танцовать кадриль…
Капитан улыбнулся.
— Хотелось бы с ними познакомиться!
— Что же, это легко, — отвечал я, — я сейчас приведу их к вам. Прошу любить да жаловать.
И я пошел за моими барсучками; скоро клетка с ними была внесена на верхнюю палубу.
Мои маленькие ученики уже тыкались мордочками в прутья клетки; едва я открыл дверь, как они выскочили и, прежде чем я опомнился, бросились в разные стороны за борт и исчезли в пучине…
А пароход, пыхтя и вздымая пену, продолжал нестись вперед… О спасении барсучков нечего было и думать… Зверки исчезли, прежде чем публика их увидела на арене цирка…
Пропали мои зверки, утонули; пропал мой труд; и жестокая боль от сознания бессилия сжала мое сердце… Я бросился в каюту, чтобы никого не видеть, упал на постель и зарыл лицо в подушки… А пароход продолжал нестись вперед…
Спустя некоторое время, я завел себе новых барсучков. Вторые Борька и Сурка вознаградили меня за мою потерю. Однолетки — они были очень похожи друг на друга, как близнецы, и только по ухваткам, по манере вести себя отличался самец от самки. Борька (самец) быстрее Сурки (самки) подбегал к тазу с пищей, отпихивая задом свою сестру от супа или кусков нарезанного мяса; он глотал мясо быстро, не пережевывая, потом отбегал в сторону, в дальний угол комнаты, изрыгал назад пищу и поедал ее вновь, уже пережевывая.
Сурка, отпихиваемая братом, ловила остатки мяса, пережевывала их, глотала и, не находя в тазу больше кусков, пила жидкость, а потом бросала еду и направлялась к Борьке. Но Борька продолжал уписывать мясо, защищаясь задом, и бросался от Сурки искать новое уединенное место, где бы он мог вновь изрыгать свои проглоченные куски.
При кормлении Сурка осторожно брала из рук мясо, а Борьку приходилось кормить с вилки; Борька так стремительно, жадно накидывался на мясо, что часто колол себе до крови десна и нёбо.
Нрав у них вообще был неодинаковый. Борька был живее и злее Сурки. Через месяц я стал замечать и разницу между Борькой и Суркой с внешней стороны: Борька сделался крупнее и пышнее Сурки, но окраска их оставалась прежней.
Я наблюдал игры барсучков после кормления и увидел, что Борька всегда первый нападал на Сурку, топорщась и надуваясь, как дрожащий шар.
Забавно было наблюдать барсучков в момент испытываемого ими удовольствия. Они подымали в это время свою щетину, как ежи, и похожи были на громадные живые шары. Впрочем, такими редко приходится видеть публике барсуков; только мне хорошо знакомо их шарообразное состояние. Это необычайный вид.
Мои барсучки погибли в жаркий день во время перевозки от солнечного удара…
Раз как-то мои друзья собрались на охоту на станцию Голицыно, неподалеку от Москвы. Мой друг, старый опытный охотник, Франц Францевич Шиллингер, очень заинтересовал меня охотой на барсуков. Я соблазнился и поехал с ними.
Дорогою Франц Францевич рассказывал мне о силе и свирепости барсуков, рассказывал об их скрытной одинокой жизни, о том, как трудно наблюдать за ними на воле: это — ночное животное и большую часть дня спит в своей подземной норе.
Мы приехали в Голицыно, ведя на цепи фокстерьера. Собака держала себя спокойно, вяло, смотрела по сторонам, но когда мы добрались до лужайки, фокстерьер моментально преобразился, уши его встали, как две стрелки, мускулы всего тела напряглись и дрожали, глаза загорелись каким-то злым зеленым огоньком; натянув цепь, он бросался вперед, хрипя, к опушке леса.
Мы увидели большой бугор земли, где барсук устроил свою квартиру глубоко в песчаном слое.
Квартира эта состоит из нескольких комнат, общего зала, кладовой, главного хода и четырех запасных. Все это барсук устроил своими крепкими кривыми когтями.
Фокстерьер, спущенный с цепи, тотчас же бросился в один из входов и скрылся из глаз.
По команде Франца Францевича мы моментально притихли и стали прислушиваться. Я лег на землю и приложил ухо к самой земле. И вдруг там, где-то глубоко, мы ясно услышали характерный лай и тявканье, собаки. Франц Францевич шопотом сказал нам:
— Барсук здесь, собака его нашла.
Определив по звукам лая место, мы начали быстро копать лопатами вертикальную яму. Грунт был очень твердый; наконец-то копающие облегченно вздохнули: они достигли песка.
Двое рабочих стали быстро выкладывать лопатами теперь уже не камни и землю, а песок. Прервав на минуту работу, мы вновь стали прислушиваться, но лая уже не слышали.
И вдруг с противоположной стороны из запасного выхода появился наш фокстерьер, весь обмазанный землей. Он тревожно обежал кругом всего холма и вновь скрылся в одном из ходов.
Франц Францевич высказал сомнение об удаче охоты.
— Ясно, — говорил он, — что барсук успел зарыться в одном из запасных недоконченных ходов.
Мы слышали теперь только одно фырканье собаки.
Яма, которую копали, наконец достигла выхода; заступ провалился в пустое место; образовалось отверстие.
