Артур Гайе - Сафари
— Ладно, иди к нам! — сказал один из них, соскочил с крыши и толкнул меня к ящику с инструментами. Я был порядком озадачен; однако взялся за работу, как ни в чем не бывало. Конечно, не прошло и пяти минут как они убедились в том, что я не плотник. Но у них было много работы, и они меня не прогнали. Я, конечно, подружился с плотником, распевавшим немецкие песни.
В дальнейшие месяцы мне жилось неважно. Я нанялся было в пастухи, но меня слишком уж плохо кормили. Потом нашел себе занятие менее мирное, от которого мне стало страшновато: в городе Оклаеме я состоял на должности пробного преступника для дрессировки ищеек.
Затем последовала короткая гастроль в угольных шахтах, которая кончилась тем, что какой-то поляк пырнул меня ножом в ногу, а я его жестоко избил. Пришлось долго бродить по западным шахтам, беспрестанно меняя профессии. Я жестоко натерпелся и почти ничего не заработал.
Глава третья
Однажды, в мучительно жаркий день, я старался укрыться в тени на какой-то маленькой станции штата Техаса. Я старательно мазал краской, капавшей с крыши, палец ноги, чтобы сделать незаметным, что он торчит из сапога. Состоянию моих сапог вполне соответствовал и весь мой вид.
Какой-то человек давно уже ходил взад и вперед в ожидании поезда. Вдруг он заметил меня и остановился как вкопанный, засунув руки в карманы. Спокойно и молча оглядел он меня с головы до ног, заинтересованный оригинальным педикюром, которым я занимался. Потом спросил: «Скажи, ты умеешь ездить верхом и справляться с лошадьми?»
Я, в свою очередь, спокойно оглядел его; он был высок и сухощав, с острыми чертами лица и большими, оживленными глазами. Он мне понравился, и я ответил ему: «Разумеется!»
— Хочешь стать моим компаньоном?
— Сколько тысяч долларов я должен внести, сэр? — спросил я, ухмыльнувшись.
— Долларов? Несколько тысяч вшей, хочешь ты сказать? Их у тебя довольно наберется! Ну, да ладно, твоим вкладом будут твои мускулы и твоя смелость! А чего они стоят — мы увидим!
Затем он рассказал мне, что доставляет лошадей из Мексики в штаты Техас и Нью-Мексику. Это равнялось импорту воробьев из Гамбурга в Берлин; лошади одинаково дешевы как в Техасе, так и в Мексике.
— Я знаю, — сказал он, выслушав мое возражение. — Лошади дешевы. Но они свободны от пошлины. А за мексиканский бархат, табак и всякие штучки пошлину-то платить приходится. Понял, что ли? — добавил он хладнокровно.
Я понял, присоединился к нему, и около трех месяцев все шло у нас гладко. Ремесло контрабандиста не мешало моему товарищу быть вполне порядочным человеком. Он отдавал мне тридцать процентов своей прибыли, и мне предстояло сделаться чуть ли не капиталистом. Но вдруг все рухнуло.
В одну непроглядно-темную ночь нашей цветущей фирме и одному из ее участников пришел конец. Мы пригнали около сорока лошадей, из которых шесть были нагружены сигарами, ликерами и серебряной сбруей ручной работы. На копыта лошадей были надеты травяные мокасины, чтобы заглушить их стук. Дорога спускалась по ущелью к высохшему руслу реки, которая являлась там границей между Мексикой и Соединенными Штатами. Мы намеревались перейти ее тихо и незаметно.
Мой компаньон ехал во главе длинной кавалькады, а я в конце ее. Он, по-видимому, успел спуститься, потому что я услышал шум, производимый подравшимися лошадьми. Я разразился вполголоса проклятьями. Вдруг впереди раздался выстрел.
Испуганный, я остановил нескольких, ближайших ко мне лошадей. Стоя на стременах и стараясь не производить никакого шума, я стал прислушиваться.
Раздался зов, который повторился, потом выстрел, затем поднялся дикий рев и глухая возня, оглашаемые выстрелами, в глубокой темноте внизу.
— Мистер Чарли! — закричал я, охваченный страхом за него, и хотел было пробраться вперед, но испуганные лошади вокруг меня встали на дыбы и столпились в узком проходе; одна из них внезапно упала, раненная, обливаясь кровью. Я все еще пытался пробиться вперед, когда вблизи меня раздался чужой голос: «Стой!» Требование это сопровождалось выстрелом.
Мое героическое возбуждение ослабело. Я повернул коня, стал его хлестать и гнать вперед как только мог назад в Мексику, назад к свободе! Позади раздавались выстрелы, потом все стихло, и я помчался вперед и проскакал так всю ночь.
С тех пор я никогда больше не видал ни наших лошадей, ни своего компаньона. Напрасно я две недели ждал его возвращения. Мне удалось лишь узнать, что его доставили в лазарет одного из пограничных городов и что он умер вскоре после этого. Рассказавший мне об этом полупьяный ковбой добавил еще, что в ту же ночь одному из пограничных стражников пробили пулей в животе дыру величиною с серебряный доллар. После чего душа его не преминула отправиться в ад…
На следующий день я пошел назад в Нью-Мексику — ведь контрабандистов преследовали лишь на месте преступления.
К вечеру я пришел в Александрию. Этот «город», подобно многим таким городам в юго-западных штатах, состоял из семи бараков; в трех торговали водкой. — Перед одним из этих трех я соскочил с лошади. Кабачок назывался «К святому Патрику» и содержал его, конечно, ирландец.
Увидев меня, он испугался, ухватил меня за плечо, безмолвно втолкнул в заднюю комнату, поспешно закрыл ставни и тогда только заговорил со мною: «Я готов сожрать свои старые сапоги, если мне докажут, что я когда-нибудь видел подобную дерзость!»
— Сделай милость, подавись ими, но дай мне чего-нибудь выпить! А потом, если ты не объяснишь мне в чем дело, я вобью тебе твои зубы в глотку!
— Если бы тебе не нужно было удирать, вшивый мальчишка, я так бы тебя отколотил за эту болтовню, что ты бы у меня с места не двинулся. Как видно ты и впрямь не знаешь, что приказ о твоем аресте расклеен повсюду?
— Приказ об аресте!? Как так? — спросил я спокойно и вытащил из ящика бутылку зельтерской воды.
— Как так? За убийство, мое ненаглядное дитятко! Во время вашей стычки с пограничниками одного из них застрелили из солдатского ружья. А так как у бедняги Чарльза такого ружья не было, то убийца стало быть ты!
— Ерунда! — пробурчал я. — Никогда у меня не было солдатского ружья, а в ту ночь я не сделал ни одного выстрела даже из револьвера. Я так же неповинен в смерти этого человека, как твой младенец, который орет в соседней комнате. А теперь уложи меня куда-нибудь; я чертовски устал и хочу спать.
— Уж это тебе сегодня не удастся, ненаглядное дитятко! — сказал ирландец, ухмыляясь. И он стал доказывать мне необходимость бегства. В конце концов мне пришлось согласиться с тем, что он прав, и мне стало не по себе. По-видимому, следовало удрать сейчас же. Я стал думать, куда бы мне направиться и вспомнил двух братьев индейцев, студентов университета, с которыми познакомился, когда служил там. Ведь они приглашали меня к себе.
