Артур Гайе - Сафари
Заманчиво сознавать, что рискуешь при этом свалиться, поддавшись голоду и холоду, или что тебя могут накрыть и сбросить, преследуя затем выстрелами.
Глава вторая
Почти все лето я провел в южном Кентукки, работая на ферме. Мы объезжали там диких пони. Я научился хорошо ездить верхом, и это впоследствии сослужило мне службу.
Однажды брат фермера, приехавший к нему в гости, спросил меня, не согласен ли я поехать с ним в Теннесси и поступить там на службу в качестве конного почтальона. Он объяснил мне, что лет десять тому назад несколько тамошних фермеров купили у одной железнодорожной компании большой кусок земли, расположенный высоко в горах, под условием, что им проведут железную дорогу. Но железнодорожная компания обанкротилась, и фермерам пришлось содержать верхового, который отвозит и привозит их почту. До ближайшей почтовой станции ему приходится ехать два дня. Это место недавно освободилось.
Предложение мне понравилось. Пустынная местность, расположенная высоко в горах, манила мое воображение, обещая мне многочисленные приключения, которых я жаждал. Я поспешил согласиться, и вскоре мы с братом фермера уехали в Теннесси, где я и поступил на новую службу.
Сначала мне было очень трудно; я жестоко уставал, но потом привык и стал наслаждаться красотой окружавшей меня величавой и девственной природы. Лето было на редкость жаркое. Дождей не было совершенно. Лошадь часто шуршала копытами по засохшим листьям и иногда ее негде было даже напоить, так как горные ключи почти иссякли.
Однажды утром, когда я собирался выехать, мистер Пальмер, почтмейстер, стоя на крыльце, медленно втягивал носом воздух, точно принюхиваясь к чему-то.
— Что случилось, хозяин? — крикнул я ему. Сморщив нос, он еще раз втянул в себя воздух и сказал: «Пахнет гарью! Нынче вечером в лесах ты наберешь немало жареной дичи! Навостри уши, парень, когда повернет ветер! А то как бы там в лесу не оказался еще и жареный немец!»
— Коли ветер повернет, здесь окажется жареный янки! — крикнул я, уезжая. Он кинул в меня яблоком, и с тех пор я его больше не видел.
В лесу весь день было жарко и царила мертвая тишина; ночь я, как всегда, проспал в полуразрушенном небольшом деревянном строении, стоявшем на половине дороги. Около трех часов я проснулся и стал прислушиваться, стараясь уловить, что меня разбудило. Оказалось, что это моя лошадь фыркала у самой стены. Заспанный, я поднялся, чтобы посмотреть что с нею, распахнул дверь и увидел пылавшее небо, к которому вздымались огромные клубы дыма. Я невольно защитил глаза руками, кинулся на прогалину, вытянулся во весь рост и, так как это оказалось недостаточным, вскочил на пень, изо всех сил втягивая ноздрями воздух; ветер дул с гор и гнал огонь ко мне!
У меня не сохранилось ясного воспоминания о тех четырех или пяти часах, которые за этим последовали. Они были всецело исполнены неописуемым, ужасным страхом. Я бил свою дрожавшую лошадь и кричал на нее до того, что охрип, только бы ускакать вперед, только бы опередить огнедышащую смерть, которая гналась за мной!
В лесу свистело и гудело, шныряли звери и взлетали птицы в пылавших красных облаках, из наполненных огнем глубин доносился вой и безумный рев, внезапные порывы ветра осыпали раскаленными обломками и пеплом. Я со свистом вдыхал палящий воздух; губы мои распухли и вздулись, перед моими слезящимися, разъеденными дымом глазами огненной стеной проносились пылавшие наподобие факелов исполинские сосны, рушившиеся лесные своды, залитые пламенными потоками долины.
Наконец последний спуск. С яростной быстротой пронеслось пламя по засохшему бурьяну, распаленный пепел заклубился из-под подков лошади, огненные языки ворвались в зеленый тростник, и мы очутились в покрытой пеплом реке. Один я мог бы переплыть ее быстро, меня задерживала измученная лошадь, которую я не хотел покинуть. Задыхаясь от дыма, мы плыли вниз по реке. Наклонившееся над нею горящее дерево обрушилось на нас, наградив ударами и ожогами меня и мою лошадь.
Около полуночи, замученный и почерневший от дыма, потеряв почтовую сумку, я все же счастливо достиг станции, а через три дня, в сопровождении отряда пионеров, откомандированных для борьбы с пожаром, вновь достиг горного поселка или, вернее, того места, где он находился. От него и от полей и лесов вокруг остались лишь груды пепла и обугленные развалины. Я был глубоко огорчен, узнав, что мой работодатель, здоровый, добродушный и милый человек, тоже превратился в развалину. Он помогал вытаскивать вещи из соседнего дома, на него свалилась горящая балка и переломила ему обе ноги. Еще до моего возвращения его перевезли в другой поселок.
Я остался без работы и почти без денег. Пускаться так в дорогу мне не хотелось и я попросил инженера, руководившего железнодорожными работами, выручить меня из беды. Он оказался немцем, сын его страдал глазной болезнью; я получил от него предложение проводить больного в Балтимор, откуда он должен был отплыть на пароходе в Германию. Я согласился, проводил больного, усадил его на пароход и затем отправился с рекомендательным письмом, данным мне его отцом, к немецкому пастору, жившему в Балтиморе.
Тот, расспросив меня, предложил мне временное место помощника смотрителя при университете, желавшего получить отпуск.
Предложение такой необычной должности в первую минуту поразило меня. Потом я засмеялся и объявил, что согласен заработать пару долларов и таким образом. Я отправился в университет и был там принят на службу. По окончании этой кратковременной службы я провел пять месяцев в скитаниях, часто меняя занятия. Сначала я стал плотником. Вышло это таким образом: я бродил по южной части Оклаемы, лишь недавно ставшей доступной для белых поселенцев. Утомленный, я расположился отдохнуть вблизи только что отстроенной фермы и вдруг услышал звук знакомой немецкой песни. Я стал прислушиваться и убедился в том, что пение доносилось с кровли недостроенного сарая.
Я отправился к нему, стал перед ним как вкопанный, засунув руки в карманы, с наслаждением прислушиваясь к знакомой песне и поглядывая на усердно работавших плотников. Один из них крикнул мне: «Болван, ты плотник что ли?»
— Разумеется! — пробурчал я, хотя не имел ни малейшего представления о ремесле плотника. Дай браться за эту работу мне совсем не хотелось. Но я настолько успел стать американцем, что, когда меня спрашивали, умею ли я что-нибудь делать, никогда не отвечал «нет».
— Ладно, иди к нам! — сказал один из них, соскочил с крыши и толкнул меня к ящику с инструментами. Я был порядком озадачен; однако взялся за работу, как ни в чем не бывало. Конечно, не прошло и пяти минут как они убедились в том, что я не плотник. Но у них было много работы, и они меня не прогнали. Я, конечно, подружился с плотником, распевавшим немецкие песни.
