Евгений Чарушин - Охотничьи рассказы
И потом во сне же соображаю:
«Да как же это так? Ведь я никогда не храплю. Не умею».
И тут у меня все как-то спуталось. Уж я на половину проснулся, а сон продолжаю видеть, что будто лежу и храплю.
Знаю, что это неправда. Сержусь даже.
Рассердился, проснулся, открыл глаза. Что за чудо? Храплю. Я даже испугался. Как так? Что такое?
Потом очухался… Нет, это не я храплю… И на храп совсем непохоже.
Это кто-то рычит неподалеку, фыркает и плещется.
Поднял я голову. Смотрю — в реке медведь сидит. Здоровенный медведь — старик-камчадал. Вот тебе и сон с храпом!..
А ружья у меня нет. Что делать? Убираться надо подобру-поздорову.
Начал я осторожно-осторожно отползать от речки… И вдруг задел за какой-то камень. Камень этот покатился и в воду — плюх! Я так и замер. Лежу, не дышу и глаза закрыл. Сейчас задерет меня медведь. Вот выберется на берег, увидит — и конец.
Ух, и здорово же я струсил! Даже пятки похолодели.
Долго я лежал, пошелохнуться боялся. Потом слышу: будто все ладно. Медведь порявкивает на старом месте, ворчит. Неужели он не слышал, как камень плюхнулся в воду?
Глухой он, что ли?
Я осмелел и выглянул из-за кустов. А потом присмотрелся немного и совсем страх забыл. Этот медведь тоже рыбу ловил. И до чего чудно!
Сидит Михайло Иваныч по горло в воде, только голова сухая из воды торчит, как пень. Башка у него громадная, мохнатая, с мокрой бородой. Он ее то на один бок наклонит, то на другой: рыбу высматривает.
А вода совсем прозрачная, мне медведя всего видно, как он там орудует лапами, и туловище медвежье вижу.
К туловищу шерсть прилипла, и тело у медведя кажется не по голове. Головастый он такой получается.
Сидит этот медведь. И вдруг что-то лапами стал в воде хватать. Вижу: достает рыбу горбушу. Прикусил он горбушу и… сел на нее. Зачем это он, я думаю, на рыбу-то сел?
Сел и сидит в воде на рыбе. Да еще и проверяет лапами: тут ли, под ним ли?
Вот плывет мимо вторая рыба, и ее медведь поймал. Прикусил и тоже на нее садится. А когда садился, так, конечно, привстал… Первую рыбу течением из-под него и утащило. Мне-то сверху все видно, как эта горбуша покатилась по дну. А медведь как рявкнет! Потерялась рыба. Ах ты! Непонятно ему, бедняге, что такое с его запасом делается, куда он девается. Посидит, посидит да и пощупает лапой под собой: тут ли рыба, не убежала ли? А как схватит новую, опять я вижу: старая выкатилась из-под него, и ищи-свищи.
Ведь на самом деле обида какая: теряется рыба, и все тут!
Долго-долго сидел он на рыбе, ворчал, даже пропустил две рыбины, не решился ловить, я видел, как они проплыли мимо. Потом опять — р-раз! Подцепил лапой горбушу. И опять все по-старому: нет прежней рыбы.
Я лежу на берегу, от смеха еле жив, душит меня смех, а смеяться нельзя. Попробуй-ка посмейся! Тут тебя медведь со злости съест вместе с пуговицами.
Громадную сонную чавычу натащило на медведя. Сгреб он ее, кладет под себя…
Ну, конечно, под ним пусто.
Тут медведь так обиделся, что и чавычу забыл, заревел во всю мочь, прямо как паровоз. Поднялся на дыбы, лапами бьет по воде, воду сбивает в пену. Ревет, захлебывается.
Ну уж тут и я не вытерпел. Как прысну! Как захохочу! За живот держусь от хохота. Хохочу — плачу слезами. Услыхал меня медведь, увидал. Стоит в воде, как человек, на двух лапах и на меня смотрит.
А мне до того смешно, что я уж ничего не боюсь — хохочу-заливаюсь, руками машу: уходи, мол, дурак, мочи больше нет! Уходи!
И на мое счастье, верно, так и вышло.
Рявкнул медведь, вылез из воды, отряхнулся и ушел в лес.
А чавычу опять потащило течение.
КОМПАС
Рисунки В. Кобелева
Однажды я поехал к Митричу, на охоту. А Митрич — это мой приятель лесник. Он живет в самом лесу, у просеки — от станции ходу километров пять.
Вот я приехал, вылез из вагона, час шагал по лесу, вошел в избу-сторожку и что же! Вместо моего Митрича, живет в сторожке какой-то верзила-парень.
— А Митрич где? — спрашиваю.
— Перевелся в другое лесничество.
Эх, какая обида! Значит, пропала моя охота. Настрелять-то я, конечно, и сам настреляю — тоже не лыком шит, но с Митричем веселее. Он все выводки знает, все места, а охотник-то он какой замечательный! Да и подарки я ему из города привез: и дробь и порох.
— Ты, хозяин, не здешний? — спрашиваю я парня.
А верзила улыбнулся и отвечает:
— Ни… я нэ здэшний. Я ж с Полтавщины приихав. Женился и приихав.
— А ты не охотник? С ружьем не балуешься? — спрашиваю.
— То можно, — говорит, — то я обожаю! Я на степу дудаков стрелял. Гарно стрелял! Тильки провианту у меня нэма.
— Да я дам тебе провианту — и дроби и пороху. Пойдешь; что ли, на охоту?
— Можно, можно, — согласился парень.
Ну зарядил я ему патроны, подзаправились мы — поели — и пошли.
И тут начались приключения. Прошли мы немного, я и замечаю, что парень мой в лесу, как глухой на концерте. Ничего-то он не понимает. Всякое дерево ему оказывается бэрэза. Елка — бэрэза, сосна — бэрэза и береза — бэрэза. Идет, идет он по лесу, зацепится и бац! — в яму головой. Каждая ветка его либо хлестнет, либо ткнет. Только мычит мой верзила, да повертывается, да за глаз рукой держится — стегнуло веткой.
Эх ты, дудак степной, думаю, и где тебе по нашей тайге ходить.
Вот так лесник!
А я тоже, как будто нарочно, все места забыл. Давненько здесь не был.
Но вот наконец знакомое место — брусничник. Тут всегда из года в год тетерева держатся.
— Ну, — говорю я парню, — готовься, иди влево, да тихо, не спугни. Здесь тетерева будут.
Прошел мой парень шагов пять тихо, а потом что ни шаг, то обязательно на ветку сухую наступит, и такой шум-треск пошел, будто по лесу слона ведут. И вдруг из-под ног парня начали тетерева взрываться — фрррр, фрррр…
А парень мой рот разинул, стоит как телеграфный столб. Видать, испугался даже. А мне стрелять нельзя, очень густые елки.
— Пали! Чего ждешь? — кричу.
— Так я ж не знаю, в якого запалить.
— Эх, растяпа ты, рыбий глаз!
Походили мы еще. Мимо верзилы два рябчика пролетели и затаились в еловых ветвях. А лесник липовый ничегошеньки не видит. Я уж сам подошел и хлопнул обоих.
Эх, думаю, что зря время проводить! Только ходишь да злишься. К дому надо подаваться. Да и дождь что-то накрапывает.
— Ну, веди домой, — говорю. — Хватит, наохотились.
— А куда ж?.. А где же моя хата?
— Ты что, в своем лесу заблудился?
Я в карман за компасом — а компас забыл. И солнца, как нагрех, нет. Все небо затянуло, да так, что и верхушек деревьев не видать.
